участвовали в этом деле своими пожертвованиями.
Перед смертью старец завещал над святыми вратами будущей обители выстроить церковь во имя пророка Илии.
Хоть Голдобина была слаба, хоть требовался на то значительный капитал, хоть и та даже земля, где стояла келлия старца, была чужая — он убеждал Голдобину, что храм она выстроит. Также Ф. 3. Ключарева старец умолял не оставить будущей общины. В последние дни он утешал сестер, что владельцы земли отведут нужный участок, что Матерь Божия не оставит этого места, а его дух пребудет в обители навсегда.
После кончины старца, сестры ходили в часовню над его могилою, читать псалтирь, вспоминать его наставления и молиться. Но полиция, по чьему-то доносу, запечатала часовню. В это время один человек, сомневавшийся в святости отца Илариона, — видел его во сне — что он, покрытый белым полотенцем[14] ласково говорит: 'Что ты смущаешься, что меня святым зовут? Какой я святой, когда и часовня моя запечатана и послушниц моих грозят разогнать'. Когда до этого человека дошло известие о поступках полиции в Троекурове, он воскликнул: 'Воистину святой человек был о. Иларион!'
Через год преследованиям был положен конец. Община была утверждена духовною властью в 1857 г. Законными актами за нею укреплено 362 десятины приобретенной земли, а наследник И. И. Раевского выделил для зданий монастыря свыше 3 десятин своей земли.
В 1868 г. в день назначения в Троекуровскую общину новой настоятельницы, матери Анфисы, ей было во сне такое видение. Будто в Сезеново ожидали митрополита Московского Филарета, и она вышла навстречу. Но в светлой мантии со струями и под золотою митрою она узнала дорогие черты святого лика старца Илариона. Она замерла от трепета и радости. 'Что ты стоишь', — сказал он ей голосом никогда ею не слыханным, даже от него, тихости и кротости. — Она упала ему в ноги, а он осенил ее крестным знамением, и она припала губами к его благословлявшей руке — и это ей казалось действительностью.
В настоящее время Троекуров — благоустроенный общежительный монастырь, с тремя храмами, окруженный оградою с воротами и двумя башнями. Надвратная церковь св. пророка Илии давно существует. На четырехугольной площади монастыря разбросаны небольшие келлии инокинь, пред которыми разбиты садики.
На месте деревянной часовни, покрывавшей пещеру с могилою старца, стоит двухпрестольная церковь — во имя Владимирской иконы и преп. Илариона Великого. В правой же стороне храма находится пещера. В нее ведут пять ступеней. На гробнице лежит чеканная доска, на которой изображен лик старца. Над гробницею же находится живописное изображение отца Илариона во весь рост.
Около пещеры целы яблони, посаженные старцем, а в его келлии все осталось неприкосновенным.
Вот тесное место, где возвысился до неба великий дух: стены, хранящие столько тайн человеческой святыни! Тут тихо, торжественно и безмолвно. — Но старец живет!
Несколько лет назад у Шамординской общины, устроенной отцом Амврсием, вспыхнула деревянная постройка в сухую погоду, при ветре. Огонь шел на созревшую и сухую ниву, и грозил большими бедами. С благословения старца близко известный ему г. Н. Н. С, живший в то время в Шамординской гостинице, бросился к себе за изображением о. Илариона, так как имел большую веру в этого подвижника, и с этим изображением пошел против огня. Тотчас же огонь повернул назад, и затушил сам себя.
'Я живу для тех, кто верует', — произнес отец Иларион в одном своем загробном явлении.
Он являлся еще и при жизни. Один умиравший мальчик, Николя, которому батюшка, крестя его, при последнем свидании, сказал: 'Прощай, в последний раз я тебя здесь вижу!' — шептал, умирая, своей матери: 'На что вы меня лечите! Батюшка не велит мне лечиться. Разве вы его не видите? Он около меня стоит в белом халатике с голубым поясом'.
А теперь он еще ближе для тех, 'кто верует'.
Есть великое таинство веры в том, что в ее области нет ничего тленного, а все зреет из силы в силу, пока не откроется могущество ничем не нарушимой благодати в Царстве бесконечного и неотъемлемого блаженства.
ИОАНН, ЗАТВОРНИК СЕЗЕНОВСКИЙ
Затворник Иоанн родился 24 июня 1791 г. в селе Горках, при реке Потудани, Коротоякского уезда, Воронежской губернии. Его отец был крепостным бедного мелкопоместного помещика Кузьмина, и Иван был сверстником господского сына Василия, с которым они вместе росли и вместе работали, насколько могли, в поле.
Особая тихость и незлобие отличали мальчика с детства. Часто в грустных глазах его были слезы, было что-то жалостное в его младенческом лепете.
С десяти лет он стал искать уединения. Игр и забав он не любил, и даже иногда прятался от них.
Не чуждался Иоанн из своих сверстников только молодого барина своего Василия Феодоровича. Они вполне подходили друг к другу своими наклонностями… Но некоторое время, когда Василия Кузьмина отец отдал обучаться грамоте, Ивану пришлось остаться одному. Он ходил несколько раз с отцом на богомолье в Киев, а на 15-м году начал юродствовать.
Когда молодой Кузьмин вернулся домой, он часто работал на поле с Иваном. Во время этих работ они молились. Как чистое пение жаворонка, разносились в поле их серебристые голоса, и крестьяне, остановясь работать, заслушивались их. Часто также выходили они по ночам из дому и пели под открытым небом.
В знак своей дружбы и единомыслия, они задумали надеть на себя железные пояса, заперли их замками, и ключи бросили в реку Потудан. Но когда от них пошел дурной запах, так как железо врезывалось в тело, образуя раны: тайна их обнаружилась и обручи с них сняли. Пришлось тогда железо перепиливать подпилком.
Обычный ход жизни не мог удовлетворить Ивана. Ему чего-то не доставало. Он ходил в Острогожск, в Киев, Воронеж, Задонск и другие места, где пользовался советами выдающихся по высокой духовности лиц. Они были нужны ему, чтобы терпеливо и твердо сносить и насмешки, и осуждения, и наказания за то настроение, которое все сильнее и сильнее становилось в его жизни.
Чтоб удержать Ивана дома, помещик отдал его к столяру. Но он постоянно только портил материал, как будто ничего не понимал. Столяр отказался от него. Тогда господин сделал его пастухом. Но и тут, углубленный в молитву и размышления, он не замечал, как его скот заходил в засеянные поля. Помещик его наказывал, а другие пастухи били его иногда до того, что он терял сознание.
Безропотно сносил он все — и побои, и когда его в мороз запирали в холодный чулан. Никто не видал его слез, не слыхал стона, и никто его не жалел. Приходский священник, к которому, особенно в более трудные дни, Иван ходил по ночам, — один принимал в нем участие. А друг его детства, молодой барин, находился тогда в военной службе.
Подкрепляемый священником, который беседовал с ним иногда целые ночи напролет, Иван не оставлял избранного пути.
Он молился целыми часами сряду, плача и вздыхая, и часто, обращаясь к иконе святителя Димитрия, он употреблял, как бы юродствуя, ласкательные выражения. Однажды во время такой ночной его молитвы, священник, бывший в соседней комнате, увидел от образа ослепительный свет, падавший на лицо Ивана.
Однажды Иван со своим старшим братом Ларионом пошли на праздник в соседнюю деревню и, возвращаясь, зашли ночевать на свой пчельник. В эту самую ночь Иван тайно ушел и сперва побыл у двух подвижников, потом вступил в Киево-Печерскую лавру, где три года провел послушником при трапезной, прекрасно исполняя не только обязанность распорядителя трапезной, но и просьбы и услуги разным
