наверное, тоже интересно, откуда у нее появился дельфин! Ты ее не спрашивал?
– Моник говорила, что какая-то женщина подарила ей талисман в детстве, – припомнил я.
– И мне говорила то же самое, – кивнул Дюпон. – Может быть, это даже правда. Но я вспомнил вот о чем: удалось подслушать разговор двух солдат. Один из них бывал в Польше и утверждал, что когда Моник меня пытала, то временами ругалась на этом языке.
– Она полячка? – я имел весьма смутное представление об этой далекой стране. – Так вот откуда такой необычный акцент!
– Надо полагать, из Польши. Может быть, и дельфин приплыл оттуда?
– Вы говорите о Польше? – Моник подошла к нашей клетке и поморщилась. – Какая у вас тут вонь! Хуже чем в свинарнике. Да, я из Польши, не понимаю только, какое вам до этого дело. А вы, значит, снова друзья? Так нечестно, давайте тогда и я опять буду с вами дружить! Как когда-то на бриге «Устрица».
– Давай, – лениво согласился Дюпон. – Открывай клетку и будем дружить. Или пойдешь жить к нам?
– Открыть клеть! – приказала Моник часовым. – Но пока только для тебя, Джон. Вернешься сюда или нет, зависит только от тебя.
Мои ноги не слишком крепко ступали, когда я поднимался на палубу. Привыкая к солнечному свету, я закрыл глаза ладонью, но долго так не простоял – два дюжих испанца скрутили мне руки за спиной.
– Сейчас тебя подвесят на рее, – объяснила Моник. – И слегка похлещут линем. Слегка, потому что первый раз. Начинать, или сразу расскажешь, где был «Ла Навидад»?
– Поднимайте! – сказал я. – Ты ведь все равно мне не поверишь, если сразу расскажу.
– Умнеешь день ото дня! – она одобрительно похлопала меня по щеке. – Еще немного, и догадаешься, что куда разумнее держать мою сторону!
– Я ничего не знаю о твоей стороне.
– Не заслужил! – Моник отошла и встала рядом с дремлющим на стуле адмиралом. – Граф! Вы просили вас разбудить, когда начнем! Поднимайте его.
Канат дернул мои запястья кверху, ноги оторвались от палубы и я повис, изо всех сил напрягая мускулы рук. Однако первый же хлесткий удар линем по моей спине заставил вздрогнуть, и мои плечевые суставы едва не вывернулись. Впереди, справа и слева от меня простиралась бесконечная водная гладь, жарко палило карибское солнце. Мне нравились эти края и жизнь моя здесь тоже нравилась! Второй удар, по животу, заставил зашипеть от боли.
«Дюпону приходилось хуже! Значит, это только начало! А раз так, рано жалеть себя – худшее впереди!»
Уж такие мы, шотландцы, большие оптимисты.
Глава семнадцатая
Надежда и спасение
Конечно, я рассказал Моник многое, как и советовал Дюпон. Зачем запираться? Когда висишь с заломленными руками и получаешь удары линем по самым чувствительным местам от весьма опытного боцмана, молчать просто невозможно. А фантазия работает вовсю! Я рассказал ей, как мы встретились с Дрейком, великим капитаном, как вместе с ним устроили засаду в горах и перехватили перуанское серебро, много тонн. Победу отпраздновали, добычу разделили, и груженый серебром «Ла Навидад» отправился к Тортуге.
– Почему же никто не нашел серебра в вашем трюме? – сурово спросила Моник, когда меня опустили на палубу.
– Потому что трюм проверить никто не догадался, ты сразу стала требовать у Моник Ключ!
– И где теперь мой дельфин? У Кристин его не было! Я смотрела ей прямо в глаза!
– Я и забыл о нем! – это было правдой, и я придумал на ходу: – Кристин хотела продолжить грабежи, но команда настаивала на возвращении в свое время. Вот собрание и решило у нее дельфина забрать и передать старому Мерфи – он очень хотел вернуться, и дельфин бы ему помог.
Моник задумалась.
– Да, глаз Мерфи я не видела… Ладно, попробуй все же еще раз все вспомнить, получше. Поднимайте его!
– А воды! – взмолился я. Солнце палило все сильней. – Ты обещала дать мне напиться, когда заговорю!
– Я пошутила. Хлещите сильней – он молоденький, выдержит.
Меня поднимали не меньше шести раз. Сколько точно – не могу сказать. Два раза я повторил историю почти слово в слово, а потом от жажды и боли в изломанных суставах начал путаться. Чтобы Моник поверила, я старался выглядеть униженным, сломанным… И, думаю, это у меня хорошо получалось – почти так и было на самом деле.
Когда мне развязали руки, я даже не сразу это почувствовал, так они затекли.
– Сядь! – Моник поняла, что я беспомощен и напоила меня сама, поднеся к потрескавшимся губам миску с водой. – Будем считать, что наш первый разговор окончен. Но это не значит, что я тебе поверила! Помни, Джон: я очень тепло к тебе отношусь, но это, увы, ничего не меняет. У меня много способов вытащить из тебя правду, так что хорошенько подумай в трюме. Если захочешь что-то сказать – крикни страже, и тебя отведут ко мне даже ночью.
Идти я не мог и обратно в клеть меня приволокли под руки.
– Поздравляю с боевым крещением! – весело поприветствовал меня Дюпон. – Но, как я вижу, это только начало! Поверь, скоро ты узнаешь, как счастлив человек, у которого ничего не болит. О, это высшее наслаждение! Но понимают это лишь те, кто рычит от боли.
На мое счастье, француз ошибся. Ночью начался шторм и уже скоро нас кидало по клети, словно кукол. Сперва мы цеплялись за прутья, но к полудню силы оставили нас. Испанцы не принесли нам ни еды, ни воды, а судя по доносящимся сверху крикам, кораблю приходилось несладко.
– Видать, у Моник морская болезнь! – предположил Дюпон, когда нас вместе швырнуло в угол. – Иначе давно бы за тобой прислала, ей любая погода не помеха!
Благодаря дельфину, который так помогал и «Устрице», и «Ла Навидад» в плаваниях, я до той поры не испытывал на себе силы настоящего шторма. Теперь мне пришлось узнать и что такое морская болезнь, да еще в довольно неподходящий момент – мне и так было несладко. Шторм бушевал пять дней, редкость даже для весны, и все это время я думал, что вот-вот умру. Стража лишь пару раз подавала нам кувшин с водой, а о сухарях никто даже не вспоминал.
Проснувшись как-то утром, я с удивлением понял, что шторм кончился и стоит чудесная погода. Сквозь щели пробивались солнечные лучи, а мои товарищи спали. Все, кроме Дюпона, который скорчился в углу, пытаясь что-то расслышать. Он прижал палец к губам, послушал еще немного и подошел ко мне.
– Насколько я понимаю испанский, дела у эскадры неважные! Пять кораблей потерялись во время шторма. К тому же нас снесло намного южнее Панамы, и где теперь искать Дрейка, адмирал не знает.
– И что это означает для нас?
– Да тоже мало хорошего! Капитан Кристин теперь не представляет, где мы.
Да, это была скверная новость. Я и так не знал, что думать: «Ла Навидад» не преследовал испанскую эскадру, а сразу ушел за горизонт, пользуясь превосходством в скорости. Может быть, Кристин хотела устроить засаду у берегов Панамы? В таком случае, она просчиталась.
Еще сутки прошли спокойно, а потом нам, всем пятерым, связали руки за спиной и вывели на палубу. Адмирал и Моник сидели в креслах, старик держал ее за руку. Выглядела она бледной и осунувшейся – видимо, Дюпон был прав насчет морской болезни.
– Возможно, кто-нибудь из вас хочет по доброй воле рассказать что-нибудь еще, утаенное на допросах? – спросил адмирал. – Поверьте, сейчас самое время.
– Граф, я же говорила вам: они упорствуют и имеют на то причины.
– Да, да! – он погладил Моник по руке. – Эти люди имели сношения с демонами и прочими порождениями ада. Неужели даже страшный шторм не заставил вас подумать о раскаянии? Мы были на краю гибели!
– Что до нас, – заметил Дюпон, – то мы по-прежнему там, на краю.
– Так отойдите от этого края! – граф рассердился. – Я многое передумал во время бури. И понял, что
