Ведущий, в аккуратно лакированных космах, эдакий загорелый и энергичный душечка, тот самый типаж, что нравится всем без исключения добропорядочным женщинам проскороговорил — Мы вернемся. Не переключайтесь — и, через музыкальную паузу, выпрыгнул внезапно, как сектор приз, с другой стороны декорации.
— Состоится ли возмездие! Как порядочный человек превращается в монстра. Что ведет его по скользкому пути преступления. Где грань между добром и злом? Случайность или закономерность. Кто такой на самом деле Марат Галеев? Ответы на эти и многие другие вопросы мы надеемся узнать с помощью нашей сегодняшней гостьи.
Он всплеснул руками, полилась музыка, а я весь подобрался.
— Нам удалось найти и уговорить всё нам рассказать еще одну свидетельницу превращения Марата Галеева из человека в монстра. Свидетельницу и одновременно его первую жертву. Встречайте! Бывшая коллега Галеева Людмила Пескарёва!
Опять полилась музыка и под софитами появилась, как всегда очаровательна и мила, кто бы вы думали? Люсенька! Божьей милостью кроткое создание.
Я сидел ни жив ни мертв, совершенно ошарашенный и ничего не понимал. А она села напротив меня, закинула ногу на ногу и целомудренно поведала обо мне страшные вещи. Оказывается я ее уже давно домогался и поняв, что мне ее не добиться, овладел ею силой.
Я бы еще мог допустить, что так оно и было в тот единственный раз, когда я заявился к ней пьяный, но Люсенька живописала мои мнимые подвиги как неоднократное, длящееся не один день надругательство. По ее словам я использовал ее как секс—рабыню, неоднократно, в те моменты когда мной овладевала жуткая похоть.
Я же и заразил её «позорной» болезнью. Этого я уже не мог перенести. Ничего не понимая я пялился в телевизор. Там уже шло обсуждение жутких рассказов Люсеньки. Ей сочувствовали. Квалифицированные психологи давали ей советы, милицейские чины грозили найти и покарать, а зрители из массовки промакивали платками слезы. Но я уже никого не слышал.
В гневе я запустил в телевизор подлокотником от кресла. В телевизоре что—то вспыхнуло, щелкнуло и он умолк. Теперь уже навеки. Вместе с ним, сгорая, обуглилась и часть моей души. Что—то щелкнуло в ней, как во внутренностях прибора и отказалось транслировать женское изображение без уродливых искажений.
Как ты могла, Люсенька? Как ты могла, паскудливая ты тварь? За что? За что!
Выматерившись, я в кровь расколотил о стену кулаки и запил.
Мой запой длился три дня, а потом закончился.
8.
Пора уже, пора было собираться в путь—дорогу. Я обитал в Штырине две недели и успел порядком измениться. Растительность на неумело бритой голове появлялась клочками и впадинами, как в южнорусской степи, на щеках и подбородке бушевала жесткая щетина. Чрезмерное употребление дешевого алкоголя добавило в лицо новых красок, а постоянные переживания необходимой угрюмости. От стресса и от безделья, заставлявших меня обильно есть всякую дрянь, я поправился и слегка оплыл, а загар, полученный на речке добавил в мой облик последний штрих и сделался я ничем неотличим от местных обитателей. Коротко стриженный, небритый угрюмый гопник, какие и составляли практически все мужское население Штырина от 20 до 35 лет.
Юрыч никак не возражал по поводу моего присутствия в его жизни. Поселился у него парень, живет ну и пускай. Деньги заплатил, телевизор починил, кормить—поить его не надо, да и выпить есть с кем — так видимо рассуждал Юрыч и ни разу не выказал неудовольствия. Я не доставлял ему никаких неудобств ибо жизнь этого человека была проста и незатейлива. Мне же он тем более ничем не мешал. Да и бывал Юрыч дома очень редко. Пенсионер, он беззаветно был влюблен в рыбалку, где и пропадал сутками. Пропившись и словно стыдясь той ахинеи, что нес он в пьяном виде, Юрыч быстро хватал спиннинг, проверял снасти, кидал в рюкзак несколько банок консервов и исчезал, бывало, на три дня, а то и больше.
Возвращался он неизменно облезший до лоскутов, я даже поражался тому, как человек может неоднократно так обгорать, заросший, пропахший костром и рюкзак его был всегда доверху набит рыбой. По бокам рюкзака были пристроены ароматные букеты подсыхающих трав для чая, какие—то резные деревянные свистульки торчали у него из карманов и весь он был тихий и счастливый.
Едва вымывшись, он выходил во двор с полной миской мелкой рыбы и все окрестные коты, уже прознав о его возвращении, сидели и смиренно дожидались ужина. И дети тут же летели к нему с оседланных заборов и сарайчиков. И через минуту весь двор был залит звуками свистулек, удивительно напоминавших пение лесных птиц. Оно замолкало за полночь, и будило меня рано утром. Когда—то, примерно такими же звуками меня будил мой мобильник. Как давно это было. И, когда я вспоминал об этом, сердце моё тупой ножовкой вспарывала тоска.
Как в те времена я хотел просыпаться под настоящее, а не полифоническое пение райских птиц. Как я отчаянно дрался с жизнью, чтобы осуществить эту мечту. И вот она воплотилась в явь, а мне предстоят еще более тяжкие битвы, дабы вернуть все на круги своя. Я как белка, выпавшая из колеса, и сразу же окруженная невиданными доселе, жуткими опасностями, стригущая ушами и вздрагивающая всем телом от каждого шороха. О боже, как же был сладок плен того игрушечного колеса!
И скрежет по сердцу, с каждым днем все более каменевшему и обрастающему мхом заставлял меня, не находя себе места, подскакивать. Он звал и тянул меня в дорогу, в бег, в движение. Прочь от себя и от своей тоски.
Я опять разыскал окаменелостей. Придурки придурками, но Виктор со своими ребятами были первыми людьми, которые мне помогли. Жаль было расставаться не попрощавшись. Я решил, что выпью с ними, а вечером следующего дня, когда Юрыч вернется с рыбалки, душевно прощусь и с ним. Далее двину, куда глаза глядят и попытаюсь все таки, окольными путями, пробраться в Прёт и повидаться с родителями. А после решу что делать.
В процессе выпивания с Виктором и его корешами я расчувствовался, меня развезло, и я обнимаясь со всеми, размахивая стаканом с неизменным портвейном, пускал слезу и разглагольствовал:
— Покидаю я вас, други моя, не по воле своей, но по злому чужому умыслу. Хочут вороги меня погубити, заточити меня в полон. Хрен им в нос, петушарам топтаным…
