По логике разума — все непонятное таит в себе потенциальную опасность, которой нужно стараться избежать. Но опасность этой дамочки пока неоценена, к тому же, по выражению Виктора, «встав на хода» я рискую эту опасность увеличить многократно. Ибо драпать мне придется без денег, без вещей, а дамочка, со своей уборкой вполне может обнаружить мой заныканый паспорт и меня спалить. В общем надо присмотреться, что я, с девчонкой если что не справлюсь?!
Чай уже дымился в отдраенных чашках и был вкусным, крепким, свежезаваренным. К чаю, в невесть откуда извлеченной вазочке, было печенье и оно тоже будоражило воображение. Возникали нелепые мысли об уюте и семейном счастье. Дескать хорошо бы вот так сидеть всю жизнь на кухне, в старых домашних джинсах и фланелевой рубашке, ни от кого не прятаться и никого не бояться. И чтобы очаровательная собеседница подливала и подливала тебе в фарфоровую, со сколом, чашку чай, да подкладывала в вазочку печенье. И горькой отравой были эти мысли ибо чай и печенье были, была и кухня, и очаровательная девушка, но кто она, и кто я, и почему, и зачем все это, — вот вопрос.
— А вы наверное сидите и думаете, кто я такой и что здесь делаю? Просто ведь нельзя не удивиться, заходя в свою квартиру и обнаружив там неизвестного мужчину?
— Зная Юру, его образ жизни, привычки и пристрастия я не удивляюсь тому, что в его квартире кто—то ночует, — иронично улыбнулась девушка.
Оба—на. Я, по ходу, принят за алкаша и собутыльника. Это не могло не радовать ибо не пришлось озвучивать никакой легенды, а с другой стороны это здорово меня поддело — сидишь тут перед красивым созданием, хорохоришся, перья распускаешь, а тебя, оказывается, принимают за алкашню. Снисходят так сказать, с небесных высот, до твоего низкого как у петуха, от забора до забора, полета. И чай и печенье, и располагающие улыбки — весь этот уют вкупе с затеянной уборкой оказывается просто намеком, указанием — смотри мол, как люди живут. Пей чай и вали отсюда, отброс. А я за тобой, так уж и быть, вымою.
Нет, ну конечно, я заросший и загорелый, с перегаром изо рта, сейчас ничуть не отличаюсь от классического праздного алконавта, и у девушки есть все основания считать, полагать, подозревать. Но все же это как—то обидно…
И я окончательно отменил свое решение уезжать. Назло. Вопреки. Взыграла во мне великая русская спесь, когда человека изнутри вдруг что—то распирает, и он бросив шапку оземь, да вынув из подкладки трусов последний грош вопреки разуму восклицает: А пропади оно всё пропадом! И душа его неудержимо несется неведомо куда. Что называется в пляс.
— Я все же доложу вам о себе. Я не местный. Сюда, наслышавшись о здешних просторах, приехал в отпуск, порыбачить. Думал снять квартиру. Не удалось. Один новый знакомый посоветовал снять угол у Юрия. Мы договорились о сроке, сошлись в цене. Отпуск у меня заканчивается через неделю, так что, если вы здесь надолго, придется потерпеть. Если Вам моя помощь в уборке не нужна, тогда я пошел, у меня леска кончилась — купить надо. Всего хорошего. Спасибо за чай.
Уже через минуту я чесал, ни на кого не глядя по пыльной Штыринской улице. Девушка вроде бы что—то крикнула мне в след, но я лишь громко хлопнул дверью.
Улицы и кусты летели мимо меня как в кино, с бешеной скоростью. Грудь мою рвал ветер, и я отплевывал его злобно и часто.
Вот кобыла — думал я — привыкла она к алкашам, приперлась блин, хрен знает откуда, здрасьте я тётя—мотя. Сейчас я вам тут порядок наведу. Порядочная она. Понаехали тут. Я между прочим тоже не чужой.
Обид, нанесенных мне женским полом за последние дни было слишком много. Их требовалось залить. А залив — всем и всё доказать.
Я шел неизвестно куда, курил одну за другой сигареты, да глотал теплое пиво из мятой банки. Меня вынесло на городской пляж и я бухнулся в тень под куст, как влитой вписавшись в ландшафт. Купающихся и загорающих на пляже почти не было, зато там и сям под кустами располагались жиденькие компании. Они с огромной скоростью заполняли пространство вокруг себя окурками, обрывками пакетов, пустыми бутылками, пивными банками и прочим хламом. Многие, несмотря на раннее утро уже и сами были в хлам и никто не обратил внимание на еще одного чудака с пакетом пива.
Справа от меня, прямо на пляже стояла девятка, из раскрытых дверей которой доносилось ритмичное умц—умц—умц. Слева три каких—то бича, по повадкам, одежке и лицам кровные братья Викторовых «окаменелостей» пили под аккомпанемент китайского кассетника. «На Невском праспекти у бара, а малалетка с дивчёнкай стаяал, а на той стороне тратуара мент угрюмый свой поост охрааняял».
Я лежал, оперевшись на локоть, пил пиво и мрачнел. Жара и алкоголь уже начинали делать свое неблагодарное дело, меня развозило и натура оскорбленного идальго требовала мщения. Женщин я с роду не бил, но и простить поругания того немного святого, что осталось в моей израненной и исстрадавшейся душе я не мог.
Мне требовался конфликт, в коем бы моя взыгравшая спесь вырвалась наружу и начала рвать и метать. Хотелось бы конечно, чтобы сейчас кто—нибудь подошел, попросил закурить, потом спросил который час и предложил бы поменяться, на время, часами. И тогда бы я начал рвать и метать, и кромсать ворога на части. Но ко мне никто не подходил. Все вокруг отдыхали как умели и никакого дела им не было до скромно валяющегося в теньке паренька.
Даже никто не докопается — размышлял я хмелея, — а фигли, потому—что видят, паренек такой же, как они, синячит, не выеживается, «мозга» не парит. Одет как все, не в белые брючки, скамейку салфеткой под собой не протирает, в платочек не сморкается. Значит свой. Права значит незнакомка.
Ну что ж, тогда пожалуй придется самому до кого—нибудь докопаться.
Так думал я, а справа от меня из машины слышалось умц—умц—умц. Придется с кем нибудь вступить в конфликт, думал я осматриваясь, а слева магнитофон надрывно повествовал об особенностях побега от конвоя по маршруту поезда «Воркута—Ленинград». Оставалось только выбрать.
Пиво в нагретой жестяной банке заканчивалось и нужно было принимать решение. Душа требовала сатисфакции.
Солнце начало двоится и качнулось вправо, грозя обрушиться за горизонт на западе. Вместе с солнцем качнулись вправо и весы выбора.
Я встал, постоял дожидаясь, пока взбунтовавшийся алкоголь растечется по крови и пошатываясь пошел к машине. Трое мажорчиков — молодых, может чуть помладше меня парней, не обращали на меня никакого внимания.
