— Да испугался я. Он меня со спины подымал, я ж не знал что он милиционер, в отключке был. Прихожу в себя, а меня кто—то тащит.
Михалыч как—то одобрительно кивал и в этих кивках мне чудилось призрачная надежда на счастливое завершение сегодняшних похождений.
— Башку блять они, — дежурный кивнул на дверь, за которую вышли патрульные, — тебе пробили.
— Нет.
— А кто?
— Не знаю?
— Не помнишь что ли, память отшибло. Или блять говорить боишся?
— Да не они, я вам честно говорю. И честно говорю, что не знаю кто. Так увижу — узнаю наверное.
Ладно. При каких обстоятельствах?
И я начал свой горестный рассказ: Отдыхал я, на пляже. Ну немного выпил. Тут рядом какие—то пацаны подъехали на девятке, ну слово за слово…
— Номера машины помнишь? — тут же спросил меня дежурный.
— Да откуда!
— А цвет?
— Цвет красный был.
— Точно?
Дежурный занес ручку над листком, но задумался и ничего не записал.
— Значит говоришь, парни блять молодые, — после долгой паузы заговорил дежурный, — на красной блять иномарке?
— На девятке, — поправил я дежурного.
— Описать их сможешь?
— Ну так, в общих чертах, смогу: модные такие мальчики, чистенькие, нарядные. С понтами. Волосы у одного крашенные, по моде, пегие такие.
Что—то мелькнуло во взгляде дежурного, тревожное что—то, нехорошее.
— А может ты блять все это выдумал, а, Сапожников? Может закусился ты с какою—то урлой, такой же как и ты мутной? Сам блять посуди, ребята, по описанию ну никак не гопники, из приличных семей, да вдруг взяли блять и по жбану тебе ни с того ни с сего надавали?
— Да мне то, чего, товарищ милиционер, вас обманывать. Я ж вам говорю, они приехали, музыку врубили, я подошел, спросил, что за музыка, меня послали. Я спросил за что послали, а мне по голове.
— На красной говоришь, иномарке?
— На красной девятке.
— Да, на красной девятке, извини. Приличные блять ребята! Знаю я их, но убей меня не поверю, что на такое блять способны. Уважаемых родителей дети. Наговариваешь ты поди?
— Вы чего от меня хотите—то? — взмолился я глядя на дежурного, — да мне вообще побоку, не хотите, не оформляйте. Ну подрался я с ними и подрался. На иномарке — так на иномарке. Отпустите вы меня. Заявления мне не надо. Не по пацански это.
— Иди, — как—то буднично просто согласился Михалыч.
— Что, можно идти? — переспросил я.
— Да иди, иди блять. Раз не по пацански. Расселся тут, со сказками своими. Службу нести мешаешь. — Михалыч уже сминал листок с показаниями, да шарил ногой под столом, видимо пытаясь выудить урну.
Я протянул руку, чтобы забрать со стола свои вещи и внезапно, из разжатой руки на стол выкатилась крупная деревянная бусина. Видимо, находясь все это время в нервном напряжении я интуитивно прижимал к себе её, сорванную, с шеи одного из мальчиков—колокольчиков, и инстинктивно хранимую, как боевую добычу.
— Это блять что? — спросил меня Михалыч с нехорошим хрипом.
— Да так, сувенир…
А Михалыч уже орал, вызывая с крыльца патрульных:
— Штанюк, в изолятор его! Только не бейте, пусть там посидит выходные, пока у него башка подзаживёт. Заодно проверим, что он блять за Сапожников такой. Откуда он блять вообще на нашу голову взялся.
10.
Изолятор встретил меня тишиной. В камере, куда меня поместили, был ряд сплошных деревянных нар по одной стене, и такой же, но чуть короче по другой. Рядом с этим, коротким в углу была параша — отхожее место. Напротив двери, под потолком, было небольшое зарешеченное окошко. Неяркая лампочка мерцала как мотылек в плафоне. На нарах, укрывшись кто чем лежали три человека. На мое появление они никак не отреагировали. Я постоял, почесал голову, сморщился от тут же возникшей боли, и тоже полез на нары.
Забравшись на второй ярус я посидел немного, а потом, так как подушки и прочих спальных принадлежностей у меня не было, осторожно, чтоб не слишком взбудоражить саднящее тело улегся, пристроив голову на трубу, идущую вдоль стены.
Только я закрыл глаза и поползла по сознанию фиолетовая пелена забытья — жутчайший дребезжащий звук разорвал мне изнутри перепонки и подбросил с нар. Я вскочил и в панике спрыгнул на пол. Звук летал вокруг назойливой мухой, залетевшей в колокол и бьющейся со всего маху о его стены. От этого резкого звука все плыло перед глазами, а от резкого спрыгивания плыл я сам. И от этого взаимного плавания разыгрался вокруг меня настоящий шторм, в очередной раз несущий бурю моих бед.
— Банарот! Какой мудак лег башкой на трубу? Я щяс её кому—то в жопу запихаю! — послышался раздраженный голос, потом кто—то завертелся на нарах и, судя по звуку, спрыгнул на пол.
Я ничего не видел, перед глазами носились темные пятна — давала знать о себе разбитая голова. Инстинктивно повернувшись на звук и выставив вперед руки я готовился защититься от угрожавшего мне неизвестного.
— Чё ты сушёнки—то свои растопырил, — послышался тот же голос, но уже совсем рядом, и вдруг взвился, взяв радостную ноту. — Ба, какие люди в нашем балагане!
Зрение постепенно восстанавливалось, и хотя свет по—прежнему был тусклый, но я уже видел рядом с собой очертания человека.
