выстроила дома по сторонам дороги, то есть образовала отдельную улицу. Фасады, смотревшие на Подгорную были лишь показухой, они создавали видимость того, что обе части являются одной деревней. На самом деле Нагорная перенесла центр своей жизни на эту внутреннюю улочку. Здесь были и завалинки, и заборы пониже и вообще, признаков людской жизни было больше: бегали, загребая ногами пыль, курицы, рассиживались по заборам кошки, сохло белье. Мокрые лини песка на дороге указывали, что откуда—то носили ведрами воду. Людей, правда, не было видно, так я и недалеко пока забрел.
Чувствовалось, что за мной все—таки наблюдают. Откуда—то из дворов, исподтишка, но присматривают за моими действиями, не зная как реагировать на мое появление. Пару раз мелькнула из— за штакетников любопытная детская голова, но тут же исчезла, подгоняемая хлестким шлепком.
— А я вас знаю, — вдруг раздалось из—за забора, когда я уже подходил к краю улицы. Я подошел. У штакетника, опустив очи долу, стояла та самая девушка, что подносила мне ковш, когда я мыл руки перед разгрузкой Толяновой машины. Она держала в одной руке тяпку, а в другой пучок сорняков. Во всей её позе сквозило стеснение от того, что она не наряжена, и волосы выбились из под платка, и руки в земле. Заметив, что мой взгляд задержался на руках, она спохватилась, выронила тяпку и спрятала, очень естественным, почти детским движением, руки за спину. Потом, поняв видимо, что выдала свое смущение, взметнула руки к лицу, закрыла его, и поняв, что совершила еще большую нелепицу, собралась, степенно опустила руки вдоль тела, вся подобралась и подтянулась, гордо вздернула подбородок и поглядела на меня открыто, с вызовом.
Боже, что это были за глаза! Черные как маслины, в собольей опушке ресниц, расплескались они на точеном лице подобно бездонным, манящим, кружащим голову колодцам. Я пропал, это было ясно, сгинул в них как околдованный, но все же вырвался из оцепенения, когда налетевший внезапно ветер швырнул мне в лицо пригоршню тополиного пуха. Теперь я старался не смотреть в глаза, а пялился куда—то на подбородок. Точеный, с небольшой, чувственной ложбинкою подбородок, ниже которого, оплетаемая выбившимися из под платка локонами, палила меня бронзой совершенных скульптурных пропорций шея.
Теперь черед стесняться настал мне и со стеснением надо было что—то делать. Мы как будто обменялись с красавицей эмоциями. Так опытные боксеры, издалека наносят друг другу пристрелочные удары. Впрочем, эту битву я точно проиграл. Я прямо сейчас безвольным кулем, как нокаутированный боец, был готов свалиться у ног незнакомки и поступить в распоряжение победителя. Спокойно, Маратик, спокойно — приговаривал я про себя. Это морок, Маратик, морок. Сейчас мы его шуганем вицей по крепкой попке. Но как я не хорохорился, чувствовал, — пропадаю.
— Во первых, здравствуйте, — для уверенности сунув руки в карман сказал я. Девушка потупилась, но ненадолго.
— Здравствуйте.
— Я Ммма… Виктор, — чуть было не проговорился я.
— А я Настя. Анастасия.
Мы чуть помолчали.
— А я вот тут прогуливаюсь, выбрался на пленэр, так сказать…
— А я вот траву полю.
— Благородное занятие. Преображаете, можно сказать, мир. Избавляете его от сорняков.
— Какие вы слова чудные говорите.
— Это я от стеснения. — Признался я.
Опять возникло натужное, неловкое молчание, как на свидании вслепую. Мы оба не знали о чем говорить.
— А хотите я вам помогу. — Предложил я.
— Чего это? У нас мужики траву не полют.
— А я пополю.
Девушка засмеялась, заулыбалась было, но потом вдруг зазаглядывала мне за спину. Бровки ее озабоченно хмурились, улыбка сползла с лица.
— Мне делать—то все равно нечего. — Продолжал я не улавливая еще девушкиной перемены. — Дай, думаю, прогуляюсь, посмотрю как люди живут…
— Посмотрел, ну и гуляй себе дальше. — сказала девушка и убежала вглубь двора.
Что поделать — женщины полны загадок. Я пожал плечами и продолжил путь. Кстати, голос… Не тот ли это голос, что тогда в бане, шептался с какой—то теткой. В тот раз, когда я впервые услышал? Она. Точно она. Спасительница! И я решил, что обязательно отыщу Настю. Ну, чтобы высказать благодарность. Ну и просто… Поговорить.
Обогнув Федосовские постройки кругом, я вышел на косогор. К той точке откуда три дня назад и начал свое путешествие по деревне. Тут уже мне все было знакомо, отсюда я, приходя в себя после болезни, уже многажды все осмотрел. Оставалось лишь спуститься вниз, к пруду и этим завершить экскурсию. Ловить рыбу и обдумывать увиденное.
Поразмыслить, если честно, было над чем. Что—то в этой деревеньке было странным, очень странным. И это меня настораживало.
— Что, Витенька, тянет тебя, гляжу, сюда. Не отпускает. — Знакомые мне полуутвердительные полувопросительные интонации могли принадлежать только Федосу. Я обернулся.
— Здравствуйте, дядя Федос.
— И ты не болей. Чего пришел?
— Да я мимо проходил. Гулял.
— Это как — гулял?
— Ну ходил, осматривался, дивился как люди живут. Чисто для себя, из любопытства.
— А, — наконец—то понял меня собеседник, — праздно шатался. Шлялся значит.
— Ну можно и так сказать.
— И чего видал?
— Да посмотрел как люди живут. В Нагорной части все так ладно, справно, а в Подгорной…
Федос улыбнулся комплименту.
– Только вот не пойму, чего вы ото всех отгородились? — Продолжил я.
— Как отгородились? — не понял вопроса Федос.
— Ну обособились, улочку еще одну создали и получилась у вас деревня в деревне.
Федос нахмурился.
— Значит прошел по улочке—от?
— Прошел.
— И чего?
— Да ничего. Улочка как улочка. Белье сохнет, куры бегают.
— Видал кого? Говорил с кем?
— Да нет. Удивился еще — домов много, а никого нет, как попрятались.
— Так, так. — Удовлетворенно закивал головой Федос, — значит не видал никого, ни с кем речи не вел.
— Да нет.
— Не врешь?
— Слушай, дядя Федос, ну чего мне врать, а? Да даже если бы и видал кого — чего такого? Будто
