Я вскочил, растер лицо ладонями, оправил одежду ибо заснул не раздеваясь, подоткнул постель и отправился в учительскую половину. Так и есть, у шкафа с книгами, присев перед чемоданом, спиной ко мне, перебирала что—то женская фигура. Ставни уже были отворены и комнату заливал свет. Хмурое утро, какие часто бывают поздним летом, лило свой тягучий кисель сквозь окна, но комната все равно преобразилась — была светлой и казалась больше своих размеров. Оперевшись на косяк, я хмыкнул.
— Спасибо, вам, Володя, — не оборачиваясь произнесла учительница, — вы очень хорошо ухаживали за школой. Это так приятно…
— Я не Володя, — произнес я угрюмо, ревнуя Полоская к своему труду.
Барышня резко обернулась. Черт побери, вот так встреча. На меня, взглядом своих синих, бездонных глаз смотрело мое недавнее Штыринское прошлое и соединяло с моим настоящим. Это была та самая особа, от которой я позорно бежал из Юрычевой квартиры.
— А кто? Тогда? Вы? — растерянно спросила она.
— В— в — виктор — неуверенно ответил я.
— А где… А что…
— Вместо него я. А где он я не знаю.
Я был ошарашен невероятностью встречи. А может быть это судьба. Да ну нафиг. Какая еще судьба?!
— А вы меня не узнали наверное, да? — С надеждою что таки да, не узнала, спросил я.
— Ну п—п–почему же. Мы уже встречались. И даже пили чай.
— Совершенно верно. Впрочем это уже не важно. Мне пора.
Я засобирался. Стал лихорадочно хватать куртку, сигареты, спички. Проверять по карманам деньги.
— Куда же вы?
— Назад, в люди, — я старался не смотреть ей в глаза, — вот, пожил тут. У вас. Опять. Подчинил кое—что. Вы уж, не взыщите, если что не так. Я старался. А теперь мне пора. Вы же с Толяном приехали? А я с ним уеду.
Кто бы рассказал, тому ни за что бы не поверил. Не бывает в жизни таких совпадений.
Когда я уже тянул на себя калитку, брякнула дверь и появилась на крыльце учительница:
— Куда же вы! Куда? Он же уехал уже, Анатолий ваш! Уж с час наверное как, он и прощаться заезжал.
Мне показалось, что над моей головой разорвался артиллерийский снаряд. Что—то оглушительно хлопнуло, а потом настала тишина. Беззвучно шумели деревья, перекатывались по дороге пучки какой—то травы, лишь внутри головы раздавалось мерное тихое шуршание — будто перетекали в песочных часах песчинки.
Впервые за все время моих похождений я впал в истерику. Вообще—то я в истерику раньше вообще никогда не впадал, так что сравнивать не с чем, но, как мне кажется, это было именно то состояние.
В пустынного цвета жарком мареве — полубреду я падал на землю и вскакивал на ноги. После опять катался по земле, разломал забор и разбросал поленницу. При этом я кричал, но крика своего не слышал. Потом я перепрыгнул через забор и куда—то побежал. Как меня крутили я помнил смутно — в калейдоскопе смешались и завертелись я с жердиной, набегающие на меня люди, брошенная кем—то на меня простыня, катание по земле, драка с кем—то, закручивание и вязка рук. Затем полная тишина.
Пришел в себя я уже на топчане, том же самом, с овчиной, в сторожке учительской избы. На голове у меня был холодный компресс, во рту привкус какого—то кислого лекарства и жажда, хлестким кнутом пластающая гортань. Я попросил пить и мне поднесли чашку.
Приподняв голову я увидел все ту же синеокую учительшу, заботливо державшую глиняную плошку.
— Извините. Не бойтесь меня. Я больше не опасен. — Просипел я.
— Тише. Тише. Вам нельзя волноваться, — учительница умоляюще смотрела на меня.
— Вас кажется зовут Софья?
— Да.
— А меня Виктор.
В следующий раз я проснулся от жуткой головной боли. Башка трещала крепчайше, а тело было разбитым, как после разгрузки вагона с песком. В избе было темно и я с трудом, не зажигая света, отыскал сигареты и выполз на улицу. Там, на крыльце, вдыхая отравленный дым в пополам с ядреным, настоянным воздухом местных окрестностей я постепенно приходил в себя.
То, что до меня вчера дошло в один момент и сразу жахнуло по мне громом и молнией, выстраивалось теперь в цепь событий и аккуратно распихивалось по ячейкам головного мозга.
Толян, шакалья его душа, привезя учительницу из города, поехал по своим барыжьим делам. И наверняка навел обо мне справки. Покончив с делами — заехал попрощаться с учительницей и заодно устроить мне какую—нибудь пакость. Хотел, сука, чтобы я поупрашивал его, поунижался, понабивался в попутчики. А он бы мне выкатил неподъемный счет за перевозку. И вновь пошла бы волна унижений, упрашиваний. И все это на виду у учительницы, у бабы.
Знал Толян, что уехать — для меня первое дело. Жизненное. Что до зимы, до холодов, мне тут ждать не резон и все правильно рассчитал. Вот только потом то ли передумал, то ли Софья—училка, по глупости, не разглядев, кто это там спит на лежанке, сказала ему, что никакого Виктора здесь нет. Короче, так или иначе, но Толяна уже след простыл и куковать мне здесь предстояло до его следующего приезда. Попал я в заколдованный круг и никак не могу из него выбраться. Брожу, брожу вокруг да около, как лешак по болоту, а на твердую землю выйти не могу. Паскудно как все обернулось. Да и истерика моя туда же. В глазах учительницы вистов она мне точно не добавила.
А небо уже светало и стали вырисовываться учиненные мной разрушения. Разваленная и расшвырянная поленница, повалившийся, разломанный забор. Далее все, как и моё будущее, тонуло во мраке. Но там точно было еще немало наломанных дров. Стучать было не ко времени — еще все спали, и я тихонько стал складывать на место поленницу. Какое—никакое, а занятие. Хоть как—то, но отвлекает от тяжелых мыслей.
Когда поленница была собрана, на улице совсем рассвело. Утро было ясным и блистало чистотой и новизной, как лицо проплакавшегося и умытого ребенка. Свежая от росы, сочная трава шелково стелилась вдаль по окрестным лугам, предметы обрели резкость как на старых фотографиях, таяла чуть видная синеватая дымка, стекленел прозрачный воздух и щебетали птицы.
— Идемте завтракать, Виктор, — позвала меня с крыльца Софья. — Бросьте стесняться и маяться под окном, как бессоница.
Она упорхнула в дом, а я, повинуясь судьбе и чужой воле, как и положено приживалу, поплелся
