на меня.
Бритоголовый крепыш, а с ним еще один такой же снисходительно улыбались. Толяна, в пределах досягаемости удара ногой, не было видно.
Он и исчез также незаметно, перегрузив в темноте что—то с мужиками из кузова и что—то загрузив обратно. Мы с ВиктОром сидели, между тем, у костра, пили и разговаривали.
— Ну как ты вообще? — Спросил я у приятеля, когда мы вдоволь нащупались и наобнимались.
— Все чики—пуки. — Виктор, закинул в рот четверть луковицы.
— Луфтфе фтех, — продолжил он с набитым ртом, — а ы ак?
Да тоже ничего. Видишь вот, куда занесло.
— Да уж вижу. И наслышан. — Прожевавшийся ВиктОр опять наливал самогонку. — Ну ты и проблем нам доставил, братан ты мой космический. Аж пришлось жопу подрывать с теплого местечка и рвать со всех ног. Обижаешь ты клиента—то. Где он, Толян—то. Толян, ты где? Фьють—фьють, бобик. Уехал что ли. Да и хер с ним, на, держи. За здоровье. Мы и без него все порешаем, пошел он к бесу, лох дойный.
Мы выпили.
— Я ведь чё говорю, как судьбина то повернулась, окаянная. От тюрьмы к суме прямо, — продолжал Виктор, рассказывая уже не только мне, но и мужикам.
— Спровадил я тебя тогда с хаты, ну там тык—пык, пробил, что все нормально, что успешно ты встал на—хода и принялся за Любку. Любка, это пидор там один есть такой, пояснил он притихшим слушателям.
— …Так, мужички, а че это мы сидим, ничего не говорим? Татарин, чего у тебя народ безмолвствует? Так, товарищи, не стесняемся, наливаем—выпиваем. Дед? Дед, где ты? — Он поискал глазами Щетину, подозвал его, точно официанта щелчком, зашептал ему что—то насчет выпивки, сунул в ватник купюру и тот усвистал в ночь, не иначе как за добавкой.
— Так вот, — продолжал Виктор свой, как всегда многослойный, словно торт, рассказ, — обработал я Любку значит. Да не смотрите вы на меня так, ёмана, не в том смысле! Вот извращенцы. Струной, значит, была у меня в вороте струна показал ему — смотри мол у меня, в струне в этой, твоя, бляха, смерть. У Кощея в игле, а игла в яйце, а у тебя в струне, а струна у тебя в сраке. Молчи, говорю, понял? Ну он понял, как не понять. И тут дергают меня значит к дежурному. Я думаю — че это? Неужто несрастуха.
Захожу, значит в дежурку, ништяк такой, бодрячком, чё, говорю, начальник, кого, говорю, по что тревожишь? Глядь, а там сидит терпила мой, ну этот, которого я веслом—то, помнишь, жалкий весь такой сидит, глаза потупил. И рядышком следак мой и еще какой—то ментовской высокий чин, начальник, не иначе. Оба сердитые, а что делать?
И говорят они мне, братанюга ты мой космический, хочешь верь, а хочешь нет: Вали—ка ты Витька отсюда, подобру поздорову, нахрен. Я такой — как так, а они мне — как ты есть краса и гордость родного края, ум, сука, честь и совесть значит, товарищ вот этот вот решил забрать свое заявление о краже лодки и избиении. Дескать он по пьянке тебя оговорил. И говорит мне это мент, слышь, братан, а меня радость переполняет, как чирей гноем, и вот—вот я лопну и разулыбаюсь. Но я держу мину, понял, по серьезке такой. Ну, за судьбу!
Все чокнулись. Виктор продолжил.
— В общем расписался я где надо, все пучком, и говорю им такой — чао, фантики! И на выход, пока не передумали. И мне в спину такой следак мой — до скорой встречи мол, Витенька, — дескать прихватит он меня всё равно. И главмент тоже, на суд говорит, через два дня явился чтоб, по административному делу, о браконьерстве. Штрафовать мы тебя мол будем.
— Так значит выпустили тебя тогда?
— Дак я про че тебе, дурила, рассказываю, конечно выпустили. А все почему? Добрые дела надо делать, поэл. Вот я убечь тебе помог и тут же мне такой подгон царский. Да и это еще не все, дальше слушай.
Виктор сглотнул, закурил, глянул куда—то вдаль, в ночь и распорядился: там, на шхуне, мужики, там дед этот ваш волочит чё то потемну, сходите помогите.
Вскоре появился Щетина, в руках у него было пол ведерной бутыли самогона, а из карманов торчала зелень. Мужики шли следом и тащили в руках еще неощипанных курицу и петуха со свернутыми шеями.
— О, нифига, пир горой. — Зааплодировал Виктор. — Уважаю, хорошо служба поставлена. Щяс загуляем. Ты, давай это, ощипай дичь и на вертел ее, на вертел, тут же толкнул кого—то Виктор и тот вскочил с бревна и принялся выполнять распоряжение. Удивительно, как все его слушались.
— Так вот, — продолжил ВиктОр свой рассказ, — слушай далее. Выхожу я значит из мусарни и думаю уже скакнуть в сторону и чесать подалее, пока не передумали. Кстати, а чего у нас выпить? Есть. Ну наливай, значит. Готовлюсь я, короче, скакнуть в сторону и тут мне, фа—фа, сигналят из роскошного тарантаса. Джип, понял, чероки. Опускается стекло и машут мне оттуда ручкой, садись мол.
Что еще за попадос, думаю. Ну, сажусь, а там, ты прикинь, шурин мой, ништяк, да? Все про него думали что он уже лет десять как в лагерях сгинул, ни весточки от него ни письма. А он, упырь этот, оказывается поднялся нехило, в авторитет вошел, в бизнес и теперь его значит, на родину потянуло, осваивать наши просторы. Он меня, слышь, с кичмана—то и сдернул.
И пошла у меня, это, слышь, братан, совсем другая житуха — там мы заправочку прибрали, здесь автосервис, тут ларечек, там ларечек, глядь и в универсам наш Штыринский уже в доляху к владельцу в пополам вломились. Цветмет—чермет, элеватор, молокозавод. Что не наше, оттуда заносят, что наше оттуда само затекает.
В общем зажил я, на всю катушку. Бабу свою бросил нахрен, надоела, старая стала, толстая.
— То есть как бросил?
— Да так, развелся. Пошла она нафиг, овца заштакетная. На новой женился. У меня щяс баба: титьки во, — он покачал на весу руками, талия во, жопа во, с лица можно мед пить, молодая! — Виктор жестикулировал перед мужиками, очерчивая в воздухе фигуру своей новой жены. Получалось нечто совсем уж фантастическое. Мужики одобрительно кивали.
— Да ты погоди, Витя, — перебил я его, — а шурин—то твой что?
— А что шурин?
— Ну не одобрил поди, развод—то?
— А, этот то? Дак как ему одобрить или нет, кто его спросит—то, сам посуди, он ведь теперь памятник.
— В каком смысле памятник.
— Убили его, братан, — Виктор хлопнул меня по плечу и легкомысленно заржал.
— В смысле как убили. Кто?
— Ну ты как маленький. Прикинь, нарисовался какой—то фофан, сел на поляну, которая уже
