поделена, всё переделил, всех подпёр — как его не убить? Многим людям дорогу перешел он своим появлением. Многим тесно дышать стало, а земля — шарик маленький, воздуха на всех не хватает. Вальнули его, сердешного, прямо в джипаке. Возле дома. Две пули — одна в сердце, вторая, контролечка, в голову.
Виктор глянул на звездное небо, перекрестился, пробормотал про себя несколько слов какой—то молитвы и добавил — а и поделом, я считаю. Ты это, кстати в уме держи.
— Что?
— Ну то, что земля маленькая, да к тому же квадратная, на каждом углу встречаемся. А кто несогласный, что земля квадратная, того как твоего Коперника и сжечь могут нахрен. Или убобонить с волыны как моего шурина. Нельзя в одного жить и ни с кем не делиться. И на борзометре на одном выезжать тоже нельзя, понял? Это еще Маркес, ты понял, сказал — нельзя жить в обществе и быть свободным от него.
— Маркс наверное, а не Маркес?
— Да какая нахрен разница, просто к слову пришлось, это мне тут рассказал один наблатыканный.
Виктор помолчал еще и предложил, — ну, давай что ли за шурина моего, за покойничка.
— Тоже, упырь, сука еще тот был. Все под себя греб, не делился — Витька, сгоняй сюда, Витька туда. Там разберись, здесь помирись, то—се. Я те чё, торпеда штоль?
— Погоди, а сейчас—то ты как?
— И сейчас при деле.
— При каком?
— Да все при том же. Не, ну не в таких объемах конечно, но цветмет — чермет весь на мне. Я за этой поляной смотрящий. Потому сюда и приехал, типа как в командировку.
— Что—то я не пойму, Виктор, так ты сейчас, получается, на тех работаешь, кто шурина твоего завалил?
— Э, братан, — глаза Виктора сузились и холодно сверкнули в отсветах костра, — во—первых, чё такого, во—вторых не лечи, не надо, лады?! Давай лучше еще выпьем.
Самогон был горьким как соль самых тяжких трудов. Небо было темным и неподъемным. Напротив крестился Щетина и бормотал — чудны дела твои, господи. Как люди живут, хоть романы пиши. Быват же этакое.
Небо уже серело и костер едва теплился. Мужики расползлись кто куда. Викторовы близнецы ушли спать в машину. Только нас ВиктОром не брал сон, да и хмель потрепал не особо.
Я сидел и шевелил палкой угли, а Виктор пересыпал в ладонях рябину.
— Кстати, это, на Прётской ликерке за сушеную рябину хороших денег могут дать, я договорюсь. Они из нее, слышь, коньячный напиток гонят. Вещь! Знал бы что у вас тут из напитков только самогон, захватил бы, привез на пробу. Только это, слышь, Татарин, две корзины им как слону дробина. Если сможешь организовать, ну мешков пять хотя бы, я бы забрал в следующий раз, закинул бы в Толямбу. Расчет потом, по сбыту. Как на это смотришь?
— Да не знаю я, Витя, надо поговорить с населением.
— А чего с ним говорить? Его морщить надо, ты понял, морщить!
— Так ты же сам говорил, что нельзя себя ставить выше общества.
— Не, братан, не так. Выше кодлы, выше шалмана что всем рулит, ставит себя нельзя. А население — на него не угодишь. Вот тебя возьмем — ты же взял, бортанул Толямбу нашего, отгрыз у него кусок, сел выше него и насрал ему на голову. И ничего — тебе кайфы, ты жируешь.
— Да где уж жирую…
— Да ладно, не прибедняйся. Ты ему кстати здорово хрен к носу прикрутил. Я сначала думаю, кто там такой борзый завелся, что за зверь нору выкопал. Толямба лечит — пришлый мол, беглец, а я и не ума, что это ты все бегаешь. Ну поехали, думаю, разберемся кто тут такой грозный. Волыну даже взяли с собой, прикинь.
Ох и заманались мы сюда тащиться. Это ж просто кабздец какие ебеня глухие. Я в таких еще не бывал. Как вы тут живете—то? Мы в двух местах тачку на лебедке вытягивали, а так бы не проехали ни в жизнь.
— Да нормально мы тут живем. Не хуже многих, а то и лучше даже.
— Да ты то уж точно лучше…
— Да брось.
— А че брось—то? Слушай, я тут вот чего подумал — как ты есть мой кореш и по жизни четкий пацан, то давай сделаем так — ну его нахрен, этого Толяна?!
— Да я не знаю, слушай. Все так неожиданно.
— Чего сомневаться. Толяна — в сторону. Мы так дело повернем, что он еще и должен будет. Не, ну наглухо—то его конечно отворотить — это тоже не по—людски. В общем будет он, как и прежде, раз в месяц приезжать. Только под контролем. И рыпаться он не будет, лады?
Я, хоть и был почти трезвым, соображал слабо. Больно ошеломительным был приезд Виктора. Мне хотелось посидеть, повспоминать…
Но Виктор и не думал ностальгировать. Он продолжал.
— Потом, по рябине тоже подумай. Организуй население. Кто рыпнется — сразу в торец, понял, ты теперь с поддержкой. Не бзди никого.
— Да я и так не особо…
— Ну еще бы, — заржал, разливая, Виктор, — такого бугая как Толямба заломал.
— Теперь еще вот чего. Толян с нас получает за каждую ходку двадцать процентов от стоимости. Но у него, смотри, бензин — раз, расходы на запчасти — два, время — три. То есть справедливо будет если доляха твоя уменьшится до десяточки.
— Погоди Вить…
— Нет, ты погоди, послушай. Что там он возил — масло там, всякую шнягу от Христосиков и что им продавал — это не нашего ума дело, в общем тебе — десятка. Лады?
— Нет Витя, не лады.
— Ну, ёпа, вот ведь ты жучара! Ну ладно, уважаю. Допустим, Толян где—то еще что—то притыривал и сбывал в левую. Хотя вряд ли, у меня муха не пролетит, но все же. Давай так — мы с тобой тоже часть притыривать будем и тут уж все по чеснаку. От притыренного — тридцаточка тебе, тридцаточка водиле, ну и сороковничек мне — я все же прикрытие по приемке обеспечиваю.
— Да погоди ты, — прервал я наконец Виктора, — оставь свой бизнес— план. Я все равно в этом ничего не понимаю. Сколько ты там себе притыришь, мне это вообще неинтересно. Мне не надо ни десять процентов, ни пять, ни даже три. Мне вообще ничего не надо.
— Опа! Обоснуй. А чего надо? Сдернуть отсюда хочешь — не вопрос. Завтра с нами уедешь.
— Да не, никуда я не поеду, а вот, кстати, Софью до Штырина не подкинете?
И я посвятил Виктора в подробности своего нынешнего бытования и в подробности семейного счастья.
— Че—то я тебя не понял, а нахрена тогда весь этот сыр—бор? — Изумленно развел руками Виктор. — Нахрена тогда Толяна сковырнул? Без бутылки тут не разберешься, давай — наливай и колись—
