Федос трясся и шипел: охальник, богохульник, испепелит тя сила божья, найдется и на тебя управа, — но я уже уходил. А Федос все шипел, все плевался словами, все грозил и проклинал, и дрожал и трясся от бессилия. Вернуть он ничего не мог. Не мог ни принять меня, ни понять, ни подчинить, ни даже просто догнать. Как не может угнаться за молодостью старость только потому, что зашла уже слишком далеко и прошедшего не вернуть. Такой вот парадокс.
Я уходил и белый халат в моей руке, трепетал на ветру как символ капитуляции противника. А противник боронил посохом красный рябиновый ковер, рвал и метал, а потом завсхлипывал. Вокруг увядала осень и его безграничная власть. А мне в лицо дул вольный ветер и хотелось петь.
Сатана был побежден. Ему достаточно было сказать твердое «нет». И стоять на своем.
— Ну, по первой. — Я протянул Полоскаю кружку с красноватой жидкостью.
— Дай бог не последняя. — Выдохнул он и мы замахнули.
Самогоночка была хороша. Это было ясно и раньше, когда ее только что выгнанную, явленную нам из сверкающих недр перегонного куба, точно из хрустальных глубин подземного царства, поджег Полоскай. Она пыхнула на пол мгновения, и зажглась ровным синим пламенем газового резака.
После этого мы из Вовкиной бани переместились на озеро, в балок, где, как выразился Полоскай, «нас ни одна манда не потревожит». И действительно, Вовкина жена сюда по каким—то причинам ходить боялась, а моей бы это даже не взбрело в голову. К тому же я сказался дома, что иду на ночную рыбалку.
Мы закинули несколько донок, накидали прикорма, а сами засели под керосинкой в балке. Я торжественно вручил Вовану белый, «профессорский» халат, и произнес краткую речь о несомненных успехах дорого товарища Владимира в современной науке и его весомом вкладе в научно — технический прогресс. Он внимал мне важно и снисходительно, приняв вальяжную позу. Кончив дуракаваляние, принялись, наконец, за самогон.
Его было много, очень много, но большая часть уже перекочевала в схрон под балком, туда, куда я обыкновенно складывал обожженные кабеля. «Там оно безопаснее» — пояснил Вован такой странный выбор. Наверное он имел в виду, что его жена под сарайку точно не полезет и не учинит акт вандализма.
— Тута, кстати, это, деньги вот, Толян привез, на, забери.
Полоскай швырнул мне через стол тонкую пачку денег, перетянутую дешевой резинкой для волос. Я за это время как—то отвык от вида денег и теперь смотрел на них растерянно. До меня не доходило, что это, зачем и как вообще здесь оказалось.
— Толян—от, вместе с дизелем тогда привез. — Подсказал Полоскай.
Я пересчитал деньги. Разделил их на шесть равных частей. Каждую часть согнул пополам. Сложил все вместе и отдал этот потолстевший слоеный пирог обратно Полоскаю.
— На, мужикам раздашь.
Он отодвинул мою руку.
— Мужики мне и сказали, чтоб деньги я тебе вернул.
— Это почему же?
— А нахрена оне нам?
— Ну как нахрена, деньги всегда пригодятся.
— Нет уж, — засмеялся Полоскай, — не жили богато, неча и начинать. От денег от этих всё зло на земле.
— Ага, а тут рай земной. Здесь зла нет. Да?
— Ну не то чтобы нету, но без денег оно спокойнее как—то. Душу ничего не грызет.
— Нет, Вовка, я так не могу. Это же ваши деньги. Вы их заработали, вы и делите.
— Дак чё нам делать—то с ними.
— Да хоть чё. Можете Толяну заказать в городе что нибудь, в чем нужда есть — лекарства какие, вещи, одежду там.
— Еще чего. Будто так нельзя заказать?
— Так можно, но это не то, понимаешь. Это какой—то туземный обмен получается. Как в древности. А с деньгами это не обмен. Уже экономический процесс получается. С деньгами какая—то стабильность есть, универсальность. Какое—то мерило. Вот ты захочешь, к примеру, — тут я покосился на свои видавшие виды кроссовки, — захочешь ты туфли. Как ты узнаешь сколько они стоят? С тебя за них и мешок меди могут попросить и два мешка, так?
— Мне нахрен эти туфли не нужны. — Решительно возразил Полоскай.
— Да не важно, я же для примера говорю. Короче тебе говорят, Вовка, с тебя не два мешка меди, а сто рублей. Тут ты считаешь, сколько у тебя денег, — я взял одну пачку, — в ней было пять сотен, отделил одну купюру и положил ее в сторону. Вот, платишь сто рублей, забираешь туфли. Еще тебе нужно купить рубаху…
— Тоже нахрен не нужна. — Весомо заявил Вован.
— Да неважно. Рубаха короче стоит тоже сто рублей. — я отложил в сторону еще одну купюру, — а еще тебя надо куртку, как у меня.
Полоскай утвердительно затряс головой. Он давно выражал восхищение моей штормовкой.
– А она стоит — четыреста рублей. А у тебя осталось только триста. И вот ты думаешь — от чего тебе отказаться, от туфель или от рубахи, чтобы купить такую куртку. Понял?
Не надо тебе жилы рвать, искать кабеля или медь, таскать их в обмен на каждую вещь, ты же не знаешь, сколько ты меди добудешь или бобышек, верно? А сколько у тебя денег в кармане ты всегда точно знаешь. Деньги, они лучше для расчетов, для планирования. Универсальнее. Это называется экономика. Понял, нет?
Полоскай покатал во рту, из угла в угол перышко лука и заключил: «Чё то, хуйня какая—то, эта твоя экономика, Витька. Забирай—ка ты нахрен эти деньги».
Мы перепирались, судили да рядили. Я доказывал ему преимущество денег, он вяло отмахивался и отнекивался.
— Ну, хорошо, — заходил я с еще одного, как мне казалось, вернейшего козыря, — вот рябину ты у бабок собрал…
— Собрал. — Подтверждал Полоскай.
— А расплачиваться за нее чем будешь?
— А ничем!
— Как так?
— А скажу, бес меня попутал, подшутить над вами.
— А если не поймут?
— Чё это не поймут—то? Всегда понимали, а тут не пойму—у–т! Сказано же, бес попутал.
— И что, этого достаточно будет?
