паники ощущение безопасности, — это всегда кровать. Оставшись в библиотеке один, именно тогда, убийца поставил глушитель. Он пошел другим маршрутом, более коротким — через холл, и, когда очутился перед дверью спальни, которую считал запертой, выбил ее ногой. В этом не было необходимости, ибо дверь не запиралась… Чтобы привести жертву в замешательство, убийца выстрелил с колена. Рафаэла вздрогнула, и ее движение привело в действие пружину, выбрасывающую гарпун. Она ранила убийцу только благодаря случайности: во-первых, потому что не целилась, а во-вторых, потому что он успел отскочить влево. Это очень опасный преступник!.. Остальные обстоятельства и детали станут ясными после вскрытия тела и после того, как я получу результаты остальных экспертиз.
— Подведем итоги, — предложил Патрон. Рассеянно чиркая ручкой, он зарисовал до черноты множеством цветочков оборотную сторону капитанова отчета. — Итак, мы имеем: преступление, побудительную причину и убийцу. Его-то я хотел бы увидеть перед собой как можно скорее. Франгу Тантана, ты займешься прошлым, настоящим и будущим Анатоля Бербери. Выясни, где он проживает, где работает, какие у него друзья, кто любовница. Узнай все. Вечером представишь подробную биографию этого персонажа, если только не сделаешь мне приятный сюрприз, доставив его живьем, чтобы он сам рассказал автобиографию… А тебе, Матей Плавицэ, чтобы перестал воображать, будто обладаешь ключиком от женских сердец, придется делать раскопки прошлого Рафаэлы Манафу. И о ней я хочу знать все… Из глаз, не знавших слез, я слезы лью о тех, кого во тьме таит могила, ищу любовь погибшую свою и все, что в жизни мне казалось мило… Таким образом, важны даже пикантные подробности жизни этой женщины… Хм! Неверность! — пробормотал он, вставая.
Майор опять подошел к «Леди Роуз» и отомстил еще и за предполагаемую неверность.
Глава IV. Бред и пустословие
Мне привиделся старый болван, за личные заслуги удостоенный должности Исчадия ада. И каждый раз, когда открывали дверцу, чтобы впустить новый контингент заблудших душ, начиналась давка, и беспощадная боль рвала мне плечо.
После тяжелого не то сна, не то забытья я очнулся с ощущением, что меня четвертовали. Первая мысль была: сколько же времени я сподобился пробыть в состоянии святого Себастьяна? И только после этого я вспомнил, где нахожусь. Темнота была — хоть глаз выколи, лежал я на боку, придавив фотоаппарат, который упорно стремился впиться мне поглубже в печень, и уже одеревеневшую правую руку с часами. Едва я попытался опереться на левую руку, боль, как от удара кинжалом, снова чуть не лишила меня сознания. С грехом пополам я подтянул ногу и, помогая головой и правой рукой, встал сначала на колени, потом, после долгой передышки, на ноги. Я упал бы снова, но успел прислониться к стене. Меня давила странная тяжесть, не хватало воздуха, к тому же от боли прерывалось дыхание. Из нагрудного кармана я вытащил носовой платок и постарался хоть немного унять кровь, которой был перепачкан с ног до головы.
Стрела пробила мне плечо, прошла вдоль ребра и уперлась в левую лопатку. Я был уверен, что ребро у меня сломано, иначе никак не объяснить, откуда при каждой попытке вздохнуть появляется этот раздражающий, как у ржавых петель, скрип.
Я прислушался. Тишина не была могильной, как можно было ожидать. Время от времени откуда-то справа доносились приглушенные звуки. Зажав плечо рукой — при каждом движении стальная колючка испуганно дергалась, — я направился к месту, откуда исходил загадочный шум.
Повсюду была кромешная тьма. С превеликими предосторожностями открыв дверь, из-за которой слышался шум, я вошел, крадучись, и тут же, обессилев, оперся о стену. При свете мощного фонаря кто-то методично обшаривал комнату — спокойно, неторопливо, ничуть не стесняясь шума, производимого при взламывании замков.
Осторожно я стал нащупывать выключатель и наконец нашел. Задержав дыхание, нажал. Щелк!.. Все та же темнота, но зато звуки прекратились. Электричество было отключено. Я и не думал, что местный Вильгельм Телль может оказаться таким предусмотрительным.
Острый луч ручного фонаря заскользил по стенам и полоснул меня по глазам. На плечо мне опустилась тяжелая рука, а удар второй кувалды пришелся прямо в темя. Собрав последние силы, я поднял руку, чтобы схватить нападавшего за горло. Его физиономия была затянута тонким чулком, вероятно черным, словно он уже надел траур по мне, и выглядела устрашающе. Ноги у меня подломились.
Попытка увидеть лицо убийцы была глупостью. На что я надеялся? Что мы устроим спектакль — пантомиму по восточному мифу о спасении смельчаком непорочной девы? И я, вынув из груди стрелу, проткну похитителю глаз, а в финале, приставив ему к виску вместо пистолета башмачок девственницы, спрошу: «Эй ты, чего лезешь не в свое дело?..»
То, что затем последовало, было воплощением кошмара, Видимо, поставив себе цель полностью изменить мою наружность, этот человек кулаками месил мне нос, губы, брови, словно тесто. Я был не способен сопротивляться, мне хотелось одного: повалиться на пол и уснуть. Это желание исполнилось без промедления, и, после того как ласковая рука хирурга, наверняка практиковавшего в Освенциме, выдернула у меня из плеча стрелу, я уснул под реквием, исполненный им в темпе аллегро на клавиатуре моих ребер носками здоровенных башмаков.
Когда я вновь очнулся, моя душа была полна отвращения к насилию. И этот бокал красного вина, пролитый на белую скатерть души, окончательно помог мне овладеть собой.
Повсюду царило гнетущее безмолвие. Один я знаю, чего мне стоило подняться с пола и вернуть себе способность сохранять равновесие! На шее у меня все еще болтался фотоаппарат. Однако, ощупав его, я понял, что пленку украли. Какое счастье, что я оставил деньги в машине!
Прежде чем уйти, я вспомнил о зажигалке. Войдя в комнату Рафаэлы и держась подальше от кровати, я обшарил все углы и закоулки узким лучиком своего фонарика. Зажигалку я нашел в томе стихов Есенина — Рафаэла использовала ее вместо закладки. Что она тогда подумала, несчастная Рафаэла, пытаясь прикурить от зажигалки свою последнюю сигарету? Если бы у нее была привычка думать вслух, я бы смог это услышать, прокрутив несколько раз записанную в машине кассету. А может, усилив звук, я смогу услышать, о чем она спорила с убийцей перед своей гибелью? Из комнаты с тяжелым запахом цветов послышались пять коротких призывов любви, брошенных в мир писклявой кукушкой. Я посмотрел на часы — без десяти пять. Птичка явно торопилась жить.
Зажигалка все еще была у меня в ладони. Мне пришло в голову свистнуть Серене на ушко пару слов, но я благоразумно воздержался от столь опрометчивого поступка. Кто знает, в чьи руки попала моя приемная станция. Меня бы не удивило, если бы за это время Серена дала тягу вместе с машиной и всей начинкой, а меня оставила с носом, вернее, с целым возом и маленькой тележкой бед и напастей.
Породистые женщины похожи на ночные такси: они появляются в твоей жизни, как правило, когда у тебя не осталось даже мелочи, чтобы доехать до дому… Да ну их, все они одним миром мазаны! И те, и другие курсируют только ночью, а на рассвете исчезают. «Полцарства за коня!» — мысленно вскричал я.
Покинул я дом через двери в сад. Морозный воздух придал мне бодрости. После обильного вечернего снегопада небо очистилось от туч. В вышине гнались друг за другом легкие прозрачные облачка, а луна висела большая и блестящая, как серебряные часы, на крышке которых выгравировано: «Анатолю Бербери за беспримерную глупость!».
Я ошибался. Машина стояла на месте, с заведенным мотором. Откинув спинку сиденья и закутавшись в мой кожух, Серена крепко спала. Чтобы ее разбудить, мне пришлось долго стучать в стекло. Она не сразу поняла, где находится, но меня узнала сразу — и то спасибо. На переднем сиденье я решил не показываться и пробрался на заднее.
Внутри было темно, тепло, а ее волосы, порхавшие при каждом движении головы, пахли божественно. Откуда-то снизу, чуть ли не из-под коврика, вполголоса напевал Армстронг. Мне казалось, я уже в раю…
— Который час? — спросила Серена, зевая и протирая глаза.
— Около пяти.
