всемирно-исторического процесса, то в качестве категориальной экспликации нерасчленимого «я здесь» он оттеняет, что независимость эта никогда не является
Сознающий и реализующий себя индивид не предопределяется историческими обстоятельствами и все-таки зависит от них как от совокупности вероятностных процессов. Единичное Я — это внутренние потенции, соотнесенные с внешними шансами.
В этом Хайдеггер, по-видимому, прав. Но вопрос-то сводится к другому. Ставить его философски значит спрашивать, восстановим ли изначальный смысл выражений «тут», «здесь» и «там» в структуре современного языка и современного сознания? В состоянии ли теперешний индивид воспроизвести в себе полноту и мистически-напряженную неясность примитивного «здесь», чтобы затем организовать вокруг него весь осмысленный опыт. Если не в состоянии (а на мой взгляд, дело обстоит именно так), то все рассуждения Хайдеггера о единстве «Я» и «здесь», как оно развернуто в § 26, представляют собой не философский тезис, обоснованный историко-лингвистически, а очередную метафизическую спекуляцию на материале исторической лингвистики. /378/
Бытие-возможность-призвание.
Основное понятие «Бытия и времени» — понятие
В забвении или недооценке категории возможности Хайдеггер видит коренной порок доминирующих направлений новоевропейской философии, интегральное выражение их
Обратиться лицом к человеку и вернуть понятию возможности его первоначальное философское значение это, согласно Хайдеггеру, два аспекта одной и той же задачи:
— только философия, трактующая возможность в качестве центральной категориальной проблемы, способна к разработке «подлинной антропологии»;
— только в применении к человеку (причем как к единичному индивиду или «здесь-бытию») категория возможности приобретает свое адекватное и полновесное значение.
Человек, неоднократно подчеркивает Хайдеггер, отличается от всех других видов сущего (от вещей, средств, орудий, природных образований и процессов) тем, что он в непереносном смысле модальностен.
Он мог бы стать (и всегда еще может стать) иным, чем является в настоящий момент. Ему одному свойственно быть озабоченным своими нереализованными задатками, спрашивать, что он такое в возможности, страдать от того, что он «не сбылся», «не состоялся», «не осуществился». /379/
Лишь на этой основе, утверждает Хайдеггер, могут развиться такие модальные отношения, как обязанность по отношению к себе самому (фундаментальная онтология видит в ней первоисток всех других типов долженствования) и внутреннее переживание необходимости, или судьбоносности индивидуального существования (оно, по мнению Хайдеггера, образует ту почву, на которой вырастают затем все наши представления о биографии и истории). Таким образом, только человек — и только потому, что он есть бытие в возможности, — обладает привилегией на деонтологию и историчность.
Говорят, правда, и о невыявленных возможностях материала; о растении или животном, которое развилось «не в меру своих сил»; о скрытых потенциях известного экономического уклада и т. д. Но все эти выражения правомерны, по мнению Хайдеггера, лишь постольку, поскольку известные виды сущего сами становятся объектами человеческой заботы: используются и культивируются людьми или по крайней мере осмысляются ими по схеме использования и культивирования.
Независимо от человека (в буквальном, неантропоморфном, неуподобительном смысле) возможностями обладает только сам человек.
В «Бытии и времени» возможность трактуется как отличительное и наиболее общее, исходное и всегда уже подразумеваемое определение Dasein.
«Dasein, — пишет Хайдеггер, — не есть нечто наличное, которое впридачу еще что-то может, чем-то способно быть; оно изначально есть бытие-возможность. Dasein исконно есть то, чем оно может быть, что в его возможностях… Бытие-возможность, каковым Dasein является экзистенциально, отличается как от пустой логической возможности, так и от случайного состава (контингентности) моего эмпирически- наличного бытия, который принимается во внимание при определении того, что со мною может «случаться».
С онтической точки зрения, то есть как модальная категория наличности, возможность означает и то, что еще не действительно, и то, что еще не необходимо… Она ставится ниже действительного и необходимого.
Но в качестве экзистенциала возможность есть именно самая изначальная и самая глубокая онтологическая определенность Dasein».[22] /380/
Попробуем разобраться в этих формулировках, имеющих решающее значение для понимания общего замысла «Бытия и времени». Главная тема приведенного отрывка — это, как нетрудно убедиться, тема
Именно этот онтологический парадокс выделяет человека из всего остального мира, к явлениям которого понятие возможности либо вовсе неприменимо, либо применимо лишь в качестве вторичной и восполнительной категориальной характеристики.
Осознание сверхдействительности возможного есть, согласно Хайдеггеру, высшая прерогатива истинно философской (фундаментально-онтологической) интерпретации человека.
Ей противостоит интерпретация, которую Хайдеггер именует онтической.
Раскрыть смысл этого термина в кратком определении очень трудно. В порядке же общего и предварительного разъяснения можно сказать, что под «онтической интерпретацией» Хайдеггер понимает онтологию здравого смысла, хотя бы она (как это, по его мнению, имеет место у Гегеля) и излагалась языком «научной философии», объявившей односторонностям обычного здравомыслия самую решительную войну.
Онтическая интерпретация знает только «случайные возможности», или
Противоположность онтической и фундаментально-онтологической /381/ интерпретации может быть обрисована еще и несколько иным способом.
Фундаментальная онтология ставит в центр внимания не возможность просто, но специфическим образом трактуемую
