Сказать, какой нам холод сердце сжал, Когда пришлось, бессильно негодуя, Смотреть, как он немилосердно жрал Товарищей и с ними, без разбора, Тела коней издохших поглощал Иль, вскинув пасть, стремительно и скоро Хватал ворон крикливых на лету, За трупы с ним не прерывавших спора. Картину я когда припомню ту, Набросить на нее хотел бы тень я, Но в прежнем все стоит она свету! В нас с ужасом мешалось омерзенье, Когда над кровью скорчившийся змей, Жуя тела, кривился в наслажденье; И с чавканьем зубастых челюстей В безветрии к нам ясно долетали Доспехов звяк и хрупанье костей. Между людьми на свете есть едва ли, Кто бы такое горе ощутил, Как в этот час мы с Гвидо ощущали. И долго ль зверь бесчестье наносил Телам, иного ждавшим погребенья, — Не ведаю. С утра лишенный сил, На землю я упал в изнеможенье, И осенил меня глубокий сон, И низошло мне на душу забвенье. Когда, рукою Гвидо разбужен, Я поднялся, в долинах уж стемнело, На западе ж багровый небосклон Пылал пожаром. Озеро горело В полугоре, как в золотом огне, И обратился к другу я несмело: „В какой, скажи, о Гвидо, мы стране? Какое с нами горе иль обида Случилися? Скажи мне все, зане В моей душе звучит как панихида, Но в памяти нет мысли ни одной!“ И прежде, чем успел ответить Гвидо, Я вспомнил все: с имперцами наш бой, И смерть вождя, и бегство от дракона. „Где он? — вскричал я, — где наш недруг злой? Нам от него возможна ль оборона? Иль нам бежать в ущелий тесноту И спрятаться во глубь земного лона?“ Но Гвидо, палец приложа ко рту, „Смотри, — шепнул мне с видом опасенья, — Смотри сюда, на эту высоту!“ И, следуя руки его движенью, Страшилище я снова увидал, Как, медленно свои вращая звенья, Оно всползало, меж померкших скал, На верх одной, от прочих отделенной, Что солнца луч последний освещал. Свой гордо зев подняв окровавленный, На острый верх взобравшийся дракон Как некий царь с зубчатою короной Явился там. Закатом озарен, Как выкован из яркой красной меди, На небе так вырезывался он.
