После Рождества рекламных объявлений поубавилось, и Куфальту снова пришлось заняться подписчиками, чтобы хоть немного заработать. Это было тяжело. Одно объявление без труда давало пять, восемь и даже десять марок комиссионных, а тут ему приходилось за марку двадцать раз тараторить без умолку, и четыре попытки из пяти обычно заканчивались неудачно.
Потому что всех ремесленников, которые были сравнительно неплохими клиентами, он уже обслужил. Теперь ему приходилось ходить по домам, обходить улицу за улицей. Никогда он не знал наперед, что за люди живут за дверью, в которую он звонил, что ему сказать, чтоб понравиться им. Бывало, выйдет какая- нибудь недоверчивая женщина, на которую самое приятное обхождение не действует, и, не снимая цепочки, не слушая его, просто хлопнет дверью: «Нам ничего не нужно».
Но случалось и так, что совершенно неожиданно у жены какого-нибудь рабочего-коммуниста ему везло, и он уговаривал ее подписаться. А когда вечером возвращался в редакцию «Вестника», то оказывалось, что там уже побывал муж и со скандалом вытребовал деньги назад: они-де читают социалистическую газету, а не буржуйское дерьмо. Попадись ему этот пройдоха, он ему все кости переломает. Ишь, сволочь, ходит, глупых баб облапошивает!
А Крафт мягко выговаривал, что, дескать, не нужно бы Куфальту так наседать, на что Куфальт раздраженно отвечал: не думает ли господин Крафт, что люди прыгают от радости, если им разрешают читать «Вестник»?..
Но вот наступили последние декабрьские деньки, и опять появились объявления. К Новому году Куфальт набрал две с половиной страницы. Но ему пришлось попотеть и ко всему прочему обегать еще и магазины игрушек с их пиротехникой и посудные лавки с их новогодними подарочными тарелками. К этому добавились еще и сердечные поздравления дорогих покупателей с новогодним праздником.
С кислой улыбкой Крафт снова выплатил Куфальту деньги — двести пятьдесят марок, не преминув заметить: «Как попало, так и пропало».
Но Куфальту на это было ровным счетом наплевать. Во-первых, скоро начнутся распродажи, а во- вторых, у него теперь была настоящая сберкнижка, и на сберкнижке числилось, несмотря на все подарки, больше тысячи марок. Нет, не пропало!
И вот Куфальт, вымытый с ног до головы, аккуратно одетый, с чистыми ногтями, в праздничном настроении пришел к Хардерам, выпил несколько рюмок разбавленного пунша и с удовольствием услышал, как фрау Хардер в полдесятого сказала:
— Ну, Ойген, нам, пожалуй, пора, мы не будем дожидаться звона колоколов.
Старик пробурчал что-то, добавив:
— А вы, детки, пошли бы погулять. Что вы все сидите да сидите дома. На следующий год вы поженитесь и, как знать, выберетесь ли еще когда-нибудь на люди!
При этом он еще раз окинул взглядом фигуру дочери.
Хильда исчезла, а потом появилась в восхитительном светлом в неяркий цветочек платье, на шее у нее была красивая витая цепочка из золота…
«А ведь и впрямь симпатичная», — Хардер очень удивился. Румянец на ее щеках заалел еще пуще, и от избытка чувств она чмокнула отца и мать, сказав:
— Пока, просыпайтесь в Новом году!
И молодые двинулись в путь. Старики из окна смотрели им вслед.
Шел легкий снег, многие витрины на главной улице были освещены. Вначале они немного прогулялись, Хильде понравились одни занавески, а ему другие. Наконец, обоим понравились еще одни. Они разглядывали мебель, и он вспомнил, что на Хельмштедтерштрассе выставлена прекрасная спальня, которую он давно уже хотел ей показать.
И они направились туда, шли долго, а когда пришли, то увидели, что столярных дел мастер Шнеевайс не стал освещать свою витрину.
Они очутились неподалеку от Рендсбургского трактира, и Хильда попросила Вилли на секунду зайти туда. Вероятно, ей хотелось похвалиться женихом перед своими бывшими приятельницами.
— А ведь мы там познакомились, и я тебя сразу приметила. Только виду не подала, когда ты на меня уставился. Ты помнишь, как шел за мной и Врункой до самого туалета? Врунка мне сразу сказала: «Этот знает что к чему». Пошли. Пусть там и не очень хорошо, мы только на секундочку заглянем.
Но он наотрез отказался: наверняка к ним будут приставать. Ему было не все равно, что в его присутствии ее будут называть девой с ребенком, а может, и его попрекнут тюрьмой, и наверняка там будет Малютка Эмиль Брун…
— Ни в коем случае, нет, и все!
И он предложил зайти в маленький подвальчик у рынка, в кафе «Центр», оно давно привлекало его своим обшарпанным сомнительным видом, но до сих пор по странной случайности он еще ни разу не заглянул туда. Однако стоило ему сказать об этом Хильде, как она решительно отвергла этот кабачок.
— Нет, ни за что! Нет, и все.
— Но почему? Я же только хотел заглянуть туда.
— Я туда не пойду!
— Тогда скажи, почему!
— В такое заведение — чего только о нем не говорят!
— Ты хоть раз в нем была?
— Я? Нет, нет, и не собираюсь. Даже с тобой не пойду.
Они продолжали стоять на углу у мастерской столярных дел мастера Шнеевайса, было темно и ветрено, они мерзли.
Мимо прошел мужчина. Заметив, что они спорят, он крикнул:
— Ну, что, киска, не хочет? Дать ему разок по рогам?
— Пошли, — торопливо произнес Куфальт и потащил ее за собой.
Гуляка выругался им вслед
Взяв друг друга под руки, они торопливо зашагали к центру.
— Хотел бы я знать, — задумчиво произнес Куфальт, — почему ты не хочешь зайти в кафе «Центр»?
— Потому что приличные девушки в эти кафе не ходят.
— Вот как? А на танцульки в Рендсбургский трактир такие девушки ходят?
Она вырвалась у него из рук, в отчаянии крикнула, потому что и впрямь была в отчаянии:
— О, Вилли, Вилли, зачем ты все время мучаешь меня?
— Мучаю? — озадаченно произнес он. — Все время мучаю?!.. Только потому, что хочу пойти с тобой в кафе?
Она на секунду взглянула на него, ее лицо дергалось, губы шевелились, как будто она хотела что-то сказать. Но она только взяла его за руку и тихо попросила:
— Пойдем, проводи меня домой.
— Зачем сейчас идти домой! — озадаченно воскликнул он. — Если тебе не хочется идти в кафе «Центр», тогда пойдем еще куда-нибудь. Кафе «Берлин» тебе подойдет?
Она не ответила, и тут он заметил, что она тихо плачет.
— Ну что ты, Хильда, — произнес он, оглядываясь по сторонам, — ну что ты.
— Сейчас все пройдет, — поперхнувшись, сказала она. — Пойдем, встанем на секунду у витрины.
— Почему ты плачешь? Почему я мучаю тебя? Скажи, Хильдочка, я ведь ничего не понимаю.
— Ничего, ничего, — произнесла она, снова улыбаясь. — Я только чуть-чуть накрашусь и прочищу нос…
— Но все-таки мне хотелось бы… — упрямо начал он.
— Пожалуйста, не надо, — попросила она. — Сегодня мы будем веселиться.
Они так и сделали. В кафе «Берлин» выступал прекрасный саксонский комик, который так здорово шпарил по-саксонски, что его можно было даже понять, он постоянно смешил их, а еще выступала танцовщица с выбритыми подмышками и напудренной грудью, и какая-то пожилая дама пела ужасно неприличные куплеты…
Они сидели в самой сутолоке, кругом смеялись, кричали, пили, веселились. Летели конфетти,
