котором не спал одетый в махновскую униформу битюг с испитым лицом, плоским, как рубанок.
– Ну-ка, ты! – бодро окликнул тот географа.
– К Леокадии Львовной, – только и придумал Арсений, чуть ошибаясь для натуральности падежом и приподнимая серый чемоданчик старушки, – велела трехдневнишний должок притянуть. Еле наскреб, тещу вполцены заложил. Чего это так подняли?
– Иди, – подозрительно щурясь, разрешил махновец. – Одна нога там, другую здесь оставь. Генеральный ремонт новая хозяйка будет, а с вас, верблюдов, все долги не снимешь. А ты не опоздамший ли с прогулки 'умственного труда'? Похож…
– Я? На умственного? – поразился Полозков и проскочил внутрь удивительного здания.
По пустым коридорам, гоняя тапками кудлатую пыль, бродили какие-то призраки. Один, слегка бодрый, в сером халате, натянутом на фланелевую рубаху с оборванными пуговицами, подскочил к Сене и, мягко взяв его руку и заглядывая в глаза небритым подбородком, поинтересовался:
– Новичок? Отставник умственного труда? Философ-марксист, отщепенец-филолог, таксидермист? Как у нас с необратимой трансцендентностью! Поверьте, не смогу Вас переубедить. Несмотря на архаику пятого постулата она все-таки вертится. А хороша старушка, голубая цитадель так называемого разума. Всем нам утерла нос, порочным следам беспричинного мира. Еще Шопенгауер, следуя Лейбницу, остерегал – не суйте его всуе под красное знамя заката. Там ничего – одна заря в пыли другую кроет. Впрочем, замолкаю, ведь известно, молчание – серебро, а вечное молчание – вечное серебро. Да, кстати, чуть не забыл, с Вас вступительный взнос – триста четыре рубля.
– Куда вступительный?
– Да Вы что, в корпус начинающих Картье Брессонов, у нас заведено.
– Да нет у меня, – отстраняясь, высвободился Арсений. – Я случайно посетитель, Аркадию Самсоновну-то где найти?
– Ну гоните тридцать четыре, – согласился философ. – На последний том Поспелова не хватает.
– А как…
Но, узрев финансовую несостоятельность географа, схоласт, размахивая руками и напевая по-немецки гимн гейдельбергского студента, поскакал по коридору прочь, но выкрикнул все же: ' Случайно отчаянный собеседник в чайной. А проблема частного в общем мной уже решена. Будто брома наелся, кантианцы проклятые…'
Пару раз, путаясь в коридорах, заглянул Арсений и в боковые комнатенки. В одной трое, кажется, мужчин, сидя на койках с ногами, резались, как в карты, выхватывая из рук вееером разложенные брошюры медицинско-политического тона:
– А я тебя 'уретрой в застое', – крикнул один. – Ранний парадонтоз на почве неравных браков нечем крыть? – радостно завизжал другой, возможно, и женщина. – А моих Каутского со Шпенглером ничем не перешибешь! – взвился третий, тощий сверху и упитанный внизу. – Я 'Синдром Паули' и 'Поэтапную оплату органов в кредит' давно скинул.
– Извините, – встрял Полозков, – где вновьприбывшую, пожилую Аркадию Самсоновну найти? В какой палате?
– Которая на кадетские балы не ходит? – спросил первый.
– Та, что специалист по гигиене беспозвоночных, – уточнил вторая.
– Нет, это которая за свою голову не отвечает, а отвечает, как Галкин, чужими голосами, – возразил третий.
– Ищите на шестом, – кратко посоветовал первый, кроя брошюрой Троцкого. – В дальнем покое за гладильной доской. Это все в промпартии знают.
Но географ-то помнил, что в приюте лишь пять этажей.
– В морге, на экскурсии они все, вновьприбывшие, – разъяснил косящий одним глазом под женщину. – К инвентарю присматриваются.
– Врет, – крякнул полный снизу, – и мухлюет, – добавил, яростно выхватывая у соседа из веера брошюру. – Второй раз 'Шагом вперед' лупишь мою '4-ю конференцию', – и приготовился устроить соседу хорошенькую чистку.
– Иди налево, с левым уклоном, потом направо, без уклона, потом налево, потом магистрально, – пробурчал с какой-то кровати закрытый одеялом холмик.
Наконец Арсений выбрался к дверке 'Администрация'. Чуть страшась своей наглости, он просунулся в предбанник с двумя боковыми помещениями, дверца одного из которых была украшена кривым рукописным плакатиком 'директор', а на дверях другого покоился огромный щит с золотыми буквами: 'Завхоз Леокадия Львовна Зверковская'. Мучимый необходимостью, он сунул голову, с трудом оттянув дубовую махину двери, во вторую и увидел непомерный зал, посреди которого за столом с бронзовыми набалдажниками восседала обширная бультерьер в белом халате и перемешивала и тасовала колоды денег на столе, а напротив нее в двух безмерных кожаных креслах валялись два ленивых лысых бугая, тыкая снарядами пальцев в воздух:
– Ты тут баба свежая, Лерва. Порядков всех не обучена.
– Я баба так свежая, как ты соску сосун, – ловко отбрехивалась бывшая старшая сестра.
– А Папане за отел, – сопел один.
– А Барыге за разбор полетов? – бухал другой.
– Мальчики, все будет, – уверяла сестра. – Сейчас соревнования стрелков по тарелкам с бурятскими лучниками проведем, потом ремонт на первом: сауна, баня для инвалидов-умственников, секс-шоп на сто очков, а тут и бабоньки рекой хлынут, можете без сомнений.
– Не жми, зверина, – нажал один. – Тепло перекроем, и сдохнут твои мозгляки. Тебя в казенку уволят, чем кормиться будешь.
– А то, – радостно поддержал второй. – Папаня электру вырубит через начальника сетей, чубайс твою мать, на базар попрешься, чужие трусы нюхать. Папаня обещал, зароет тебя, зверина.
– Ладно, мальчики, козы строить. Я и сама не первый день целка. Одна семья умственного труда. Нечего выше крыши ссать. Всем будет. Вам чего, товарищ? – неожиданно увидела она Полозкова. – Неприятностей?
– Извините, – нежно-злобно пропел один бугай и, взяв со столика стеклянную полную пепельницу старого толстого стекла, с силой пушечного ядра пустил ее навстречу Арсению Фомичу.
– А вот щас встану, – взялся за ручки кресла второй, кажется, собираясь вставать, как инвалид, совместно с креслом, – будешь точно из гроба морду всовывать.
Географ спешно ретировался и юркнул в кабинетик 'Директор'. Несомненно это был бывший главный бухгалтер 'Красного мотальщика', пьяно упавший рядом с Арсением в день неудавшегося дня рождения.
– Вас тут что, всех перетасовали? – выдавил пораженный географ.
– Здорово, безглазый, – приветствовал тот, узнав Арсения. – Дурак ты, что орган тогда мне не продал. Я тут, в богадельне, за месяц на все наберу. А у тебя теперь и даром не возьму, есть предложеньица получше.
– Вы что же здесь, директор?
– Точно так. Служитель сострадания. Ну я тебе скажу и люди тут – все, как ты, чумной к лунному, дурной к скособоченному. Вот только оклад зарплаты маловат, все Леокадия поджирает, – посмеялся он свое шутке. – Но место, как доска почета, – перевел он лицо на строгое. – Ты чего приперся, мы тут не подаем.
– Ищу одного пациента, – промямлил географ.
– Кого? – удивился бухгалтер. – Не значится у нас никакая фамилия. Тут никого не найдешь, они все перепутались, фамилии и профессии позабыли, а на вопросы о происхождении отвечают – только с адвокатом. Мы их пока держим поштучно и попалатно, чтоб комплект поварихе был. Различаем по мимике и стулу. Кто нужен то?
– Аркадия Самсоновна Двоепольская, – отчеканил Полозков. – Пожилая старушка. Но в полном здравии.
Директор-бухгалтер съежился, поглядел на висящую на стене грамоту за ударный труд, а потом, подхватив табличку 'ЗАКРЫТ НА ОБЕД' и вывесив ее на дверь снаружи, вернулся. Уселся на стульчик,
