присутствовать и король Марк, гостивший у верховного князя после изнурительного похода. Воспитанницы монастыря были приглашены на этот пир, и мать Проклея хотела убедить девушку в честь такого события снять траур и одеться, как подобает девице из дома Варгизов. Мать Проклея не была слепой почитательницей старых горских обычаев и немножко — самую малость — тем гордилась. Зная упрямство девушки в этом вопросе, мать-настоятельница тайно заказала мастерице, шившей для девиц из дома князя Гориса, праздничный наряд зеленого шелка, который должен был, по ее, мастерицы, замыслу, оттенять не очень выигрышную внешность княжны. Мастерица несколько раз побывала в обители и наблюдала из окна кельи матери Проклеи за Аник, прогуливавшейся по саду, и наряд был почти уже готов, но все-таки требовалась хотя бы одна примерка, и завтра к полудню мастерица явится со сметанным платьем. Однако мать Проклея побоялась, что, огорченная предстоящим расставанием с подругой — а мать Проклея прекрасно понимала, что девушек связывает дружба, а вовсе не отношения служанки и госпожи, — Аник откажется от нового наряда, и, может быть, вообще от участия в пире.
Мать Проклея не догадывалась, что дочь Варгиза отдала бы полжизни или даже больше, только чтобы увидеть короля.
Хотя предать подругу Аник тоже не могла.
Аник, сжав ладонями виски, наблюдала, как Ута, всхлипывая, бродит по тесной келье, собирая свои пожитки в узел. Узел получался совсем маленьким.
— Что теперь? — сдавленным голосом спросила Аник. — Может быть, ты все-таки вернешься домой? Отец примет тебя, я напишу ему. Вот только как ты доберешься до дому — одна! Здесь-то дорога безопасна, но дальше, там, за землями князя Баграта — там безлюдье, там может всякое случиться… Я попрошу мать Проклею, чтобы тебе выделили провожатых.
— Тогда, пожалуй, я состарюсь в этих стенах, — буркнула Ута. — Мать-настоятельница меня ненавидит. И, пожалуй, ревнует тебя ко мне.
— Не выдумывай, — сказала Аник. — Она меня вовсе не любит. Она все время на меня злится, и ругает меня.
— Это она для того, чтобы скрыть свои чувства. И еще чтобы ее не винили в пристрастии к тебе, — сказала Ута. — Ты же ее племянница.
Ута села, утерла слезы, вздохнула.
— Ну, вот и все. Пора прощаться. Жаль только, лекарство твое погибло. Сестра Агата так заорала, что я уронила чашку. Так что придется тебе походить с веснушками.
Аник махнула рукой. Что ей веснушки, когда предстоит расставание с единственной подругой! Настал ее черед плакать.
— Куда же ты теперь? — всхлипнув, спросила Аник.
— В Дан, — твердо сказала Ута.
От удивления слезы Аник высохли.
— Ты с ума сошла! — закричала Аник, — одна! Через всю страну! Тебя каждый может обидеть, убить, изнасиловать, ограбить!
— Ну, грабить меня незачем, у меня все равно ничего нет. А чтобы меня не убили и не изнасиловали, я пристану к какому-нибудь каравану. В столицу караваны ходят часто. Расплачусь с ними работой — может быть, еду буду готовить, может быть, стирать, мало ли! С божьей помощью доберусь. А там пойду учиться к какой-нибудь из колдуний. Там их очень много, целая улица — отец Константин говорил.
Аник задумалась. Планы подруги казались ей безумием. Ни она, ни Ута не знали о той жизни, которая текла за пределами монастырских стен, всю свою недолгую пока жизнь прожив в глухом уголке горской страны. Но и сейчас, хоть и не догадываясь о трудностях, ожидавших неопытную девушку в долгом пути, Аник ужасалась.
— Нет, Ута, я тебя не отпущу. У нас даже денег нет на дорогу. Говорят, на равнине все не так, как у нас, там даже с гостя требуют плату… А денег достать негде.
Князь Варгиз не снабдил дочь, отправляющуюся на ученье, тугим кошельком. С большим трудом для Аник собрали в Красной крепости то, что требовалось привезти с собой в обитель — платья, и белье, и постель. Конечно, у нее были драгоценности — серебряные украшения, серьги, кольца, пояс, подвески к головному убору, ожерелья из монет. Но эти вещи не были собственностью Аник, они принадлежали дому Варгизов, и, если бы Аник продала их, в глазах князя — и в собственных глазах тоже — она стала бы воровкой, а воровство у горцев почиталось самым страшным преступлением, много хуже убийства. Попросить денег у матери Проклеи? Но тетушка и так потратила много своих средств на наряды Аник, которые, кстати, она почти не носила — только одно черное платье дорогого бахристанского шелка Аник надевала в особо торжественных случаях.
— Я продам свою праздничную одежду, — сказала Ута. — Все равно скоро она будет мне совсем мала.
— Если кому-то здесь понадобится одежда шаваб, — мрачно отозвалась Аник.
— Понадобится! — засмеялась Ута. — Что же, ты думаешь, что если столица, то шаваб здесь и не живут? Живут, как и всюду. Родственников, правда, у меня здесь нет, но не пропаду — какая-нибудь лекарка обязательно имеется, а она не оставит без помощи ученицу старой Анны. Может, даже и подработать немного удастся, я ведь, если честно, только это и умею делать хорошо — лечить.
— Нет, — сказала вдруг Аник, — я знаю, кто нам поможет. Помнишь, когда осада с Красной крепости была снята, к нам приезжали воины — князь Горгий, и еще один, из витязей короля Марка, благородный Балк?
— Тот, что потом еще дал нам вино для раненых?
— Да, да! Он хороший человек, он не откажет. Ведь пир, который задает князь Горис для короля Марка — это прощальный пир, и король скоро уедет в свою столицу. И Балк тоже, он, конечно, будет на пиру, и, конечно, последует за своим королем. Я попрошу его, чтобы он взял тебя с собой. В Дан. Если ты уж так хочешь…
— Хочу ли я! — воскликнула Ута, — да я никогда и ничего в жизни так не хотела, как этого!.. Но ты — ты ведь останешься совсем одна.
— Ничего, напишу отцу, пришлет кого-нибудь. Так и сделаем, и не спорь со мной!
— Я не спорю, — улыбнулась Ута, — но твой благородный Балк — мне помнится, он тебе не понравился, показался грубым и неотесанным?
— Он не знал наших обычаев, это так. И говорил не всегда то, что допускается говорить. Но сердце у него доброе, в этом-то я уверена. Нет, он хороший человек, — покачала она головой в ответ не столько словам Уты, сколько своим сомнениям. — Он поможет.
Уговорить мать Проклею подождать с отправкой Уты несколько дней оказалось нетрудно. Аник только немножко приласкалась к тетке, пообещала одеть на пир зеленое платье, объяснила, что отсылать девочку домой одну — значит, нарушить слово князя Варгиза, который поклялся отцу Уты, что с его дочерью ничего дурного не случится. А ведь в дороге, такая молодая девушка, совершенно одна — матушка Проклея, милая тетушка, мыслимо ли?
Милая тетушка согласилась, что да, немыслимо, и что она не подумала, но теперь понимает, и воспользуется предстоящей поездкой в Твердыню, на пир, для того, чтобы подыскать для Уты подходящих попутчиков.
Но Аник и этого было мало.
Тетушка же не захочет, чтобы ее племянница на пиру оказалась совсем одна, без спутницы? Ведь должен за ее спиной стоять хоть кто-то! За спиной княжны Тамар будут находиться три служанки, и за другими девочками тоже — хотя бы по одной, а ей, Аник, самой родовитой княжне в горской стране, не пристало стоять в ряду других княжон одной, как какой-нибудь купеческой дочке, ведь правда?…
— Правда-то правда, но… — мать Проклея многозначительно поджала губы.
Аник ждала слов тетки, затаив дыхание. Мать Проклея уже почти согласилась, неужели она теперь откажет?
А мать Проклея думала о внешности этой противной девчонки — прости, Господи, грех
