— Ва! И во всех этих домах живут люди?
Мать Проклея засмеялась.
— «Ва!» — передразнила она Аник. — Во всех живут.
— Сколько же здесь людей, ва! И что они едят? Ведь каждому нужно поле и огород, а здесь негде пахать землю… Разве что поля расположены в окрестных горах? Но тогда у них по полдня уходит на дорогу!
— Почти никто из жителей Твердыни не пашет землю, — сказала мать Проклея наставительно. — Они живут ремеслами, торговлей, служат князю… Да мало ли занятий у горожан!
Много ли занятий было у горожан, мало ли, но в этот день, казалось, все население Твердыни забросило свои дела, чтобы поглазеть на праздничную процессию. Мать Проклея направо и налево раздавала благословения — она была известна своей святой жизнью и любима народом. Толпы горожан, празднично разодетых, выстроились вдоль главной улицы Твердыни. Белые и черные наряды айков, яркие одежды шаваб, пестрые одеяния незнакомого Аник народа, кожаные костюмы жителей равнин — от всего этого великолепия рябило в глазах и кружилась голова. Аник почти обрадовалась, когда улица наконец кончилась, и процессия оказалась на площади перед запертыми воротами крепости. Ворота были медными, и ярко сияли в лучах полуденного солнца. Двое воинов стояли перед воротами, скрестив копья и преграждая вход. Аник удивилась — в Красной крепости ворота затворяли только на ночь. Или когда крепость была осаждена.
Аник подъехала поближе к матери Проклее и спросила:
— А почему заперто? Неужели опять война?
Настоятельница засмеялась.
— Так требует обычай. Смотри и слушай.
Один из сопровождавших процессию джигитов подъехал к воротам и ударил ножнами меча в свой щит. Щит глухо зазвенел. Над воротами, в надвратной башенке, открылось окошко.
— Кто идет? — громко спросил кто-то невидимый. Мать Проклея нахмурилась:
— Это не князь Горис… Странно. Неужели он считает ниже своего достоинства… — она не договорила. Витязь, подъехавший к воротам, сказал:
— Настоятельница обители Святой Шушан, что в селе Горном, мать Проклея, с белицами и воспитанницами монастырской школы.
— С радостью в сердце встречает дом верховного князя дорогих гостей! — воскликнул голос. — Благословенна дорога, приведшая гостя!
Мать Проклея выехала вперед и сказала:
— Благословенны гостеприимные стены!
Ворота медленно со скрипом растворились. Мать Проклея въехала под арку. Следом за ней потянулась процессия: белицы, воспитанницы, служанки. Эскорт остался на площади.
Аник с любопытством озиралась по сторонам. К ее удивлению, внутри крепости улица продолжалась. Разве что дома здесь были чуть побольше, и стояли ближе друг к другу, и не было разряженных толп. Рядом с матерью Проклеей Аник увидела всадника на прекрасном бахристанском коне.
— Кто это? — не выдержала она и спросила у одной из ехавших подле нее белиц.
— Князь из дома Гориса, Симон, — шепотом ответила белица. — У него даже и крепости своей нет. Видно, что-то случилось, раз верховный князь нас не встречает…
— А у нас князь никого не встречает — на то есть привратник. А князь ждет в главном зале, или во дворе, если хочет почтить гостя…
— В каждом монастыре — свой устав, — сухо ответила белица пословицей и чуть придержала мула — чтобы не ехать рядом с Аник.
Улица уперлась еще в одни ворота, тоже затворенные, но распахнувшиеся при их приближении. Процессия въехала на двор княжеского дома. На крыльце стояла высокая молодая женщина, поклонившаяся матери Проклее.
— Приветствую тебя, дочь Гориса, — звучно произнесла настоятельница. — Здоров ли отец твой?
— В доме Гориса, верховного князя от времен последнего царя, рады приветствовать гостей. Князь устами своей дочери просит простить его — заботы не позволили ему лично встретить вас…
Мать Проклея, не дослушав, фыркнула. Она не была ярой приверженкой старых обычаев, но в такой встрече видела неуважение к себе, и, в своем лице, к обители, а, может, даже и ко всей церкви.
Подбежавшие дружинники помогли старухе слезть с лошади и, поддерживая ее под руки, повели в дом. Дочь Гориса ушла вслед за ней, предоставив прибывших самим себе.
Аник бросила взгляд на княжну Тамару. Внучка Гориса порозовела и прятала глаза. Князь Симон подал знак дружинникам, и те помогли девушкам и монахиням спешиться. Выскочившая в это время на крыльцо пожилая женщина затараторила что-то, размахивая руками, на ухо княжне Тамаре, Тамара испуганно ойкнула. «Что-то случилось, — подумала Аник, — и что-то серьезное…»
Случилось действительно нечто серьезное — во время охоты в горах, устроенной гостеприимным князем Горисом для высокого гостя, король Марк был ранен. Случилось это только вчера, и князь Горис (вместе с другими князьями своего дома) выяснял, случайность ли это, какая бывает на охоте, или стрелу направила злоумышленная рука.
Рана короля не была тяжелой и не помешала бы ему принять участие в пире. Но, если имел место заговор, угрожавший жизни Марка, короля могли на пиру попытаться отравить, и князь Горис спешил разобраться — позор на голову хозяина, в доме которого с гостем что-то случилось, стоил бы ему и его потомкам места правителя, да и самого княжеского титула. Все это Аник поняла из разговора пожилой женщины с княжной Тамарой, подойдя чуть поближе к крыльцу — вовсе не затем, чтобы подслушать, совсем нет, просто, для того, чтобы войти в дом, надо же сначала подняться на крыльцо? Разве не так? И она не виновата, что женщина из дома верховного князя говорила так громко. Она, Аник, подслушивать не собиралась, но и торчать посреди двора тоже не хотела…
— Король ранен на охоте, — сказала она Уте, когда пожилая женщина проводила их в их комнату и оставила одних. — Не тяжело, но, может быть, пир придется отложить.
— О! — воскликнула Ута, широко открыв глаза. — Может быть, и вовсе отменят?
— Может быть. Князь Горис опасается заговора, и того, что короля попытаются отравить на этом пиру…
— Не приведи Господь! — перекрестилась Ута и спросила:
— А ты откуда знаешь?
— Да уж знаю, — сказала Аник.
Спустя несколько минут девушек — и воспитанниц, и служанок, — собрали в большой комнате, где на время пребывания в доме верховного князя разместилась трапезная для гостий.
Мать Проклея подтвердила уже известный всем слух о ранении короля, отмела все утверждения о заговоре — горец может убить врага в честном бою, но не станет стрелять в спину, — и сообщила, что торжественный прием будет иметь место завтра с утра, после чего состоится пир, а пока девушки могут погулять в саду в ожидании, когда их накормят. В другие помещения дома, помимо отведенного им крыла, мать Проклея настоятельно просила не ходить. Эта просьба, конечно, не касалась внучки князя Гориса, княжны Тамары, а также тех из ее подруг, кого княжна сочтет нужным пригласить к себе. Княжна Тамара тут же воспользовалась позволением, и позвала ближайших своих товарок полюбоваться обновками, приготовленными для нее матерью и тетками. Аник, конечно же, в число избранных не попала. Она хотела вернуться в свою комнату, но мать Проклея велела ей идти в сад:
— Тебе надо подышать свежим воздухом, чтобы выгнать из легких дорожную пыль. Не то ты завтра будешь бледна. Иди, дитя, погуляй!
Мать Проклея была расстроена и взволнована, иначе она, пожалуй, не выслушала бы так рассеянно просьбу Аник о том, чтобы ее подруге было позволено сопровождать ее в сад, и не кивнула бы, давая согласие. А, может быть, она решила, что раз уж девушки скоро расстанутся, большой беды в совместной прогулке не будет.
