Фируза, умница, придумала.
«Притворись, — сказала она, — притворись, что ты беременна. Пусть тебя тошнит по утрам, пусть кружится голова. Я дам тебе травы, от которых лицо твое пойдет пятнами, а груди набухнут. Откажись делить ложе с мужем — беременные женщины часто теряют охоту. А когда придет срок — мы придумаем что-нибудь. Только ты должна избегать колдуний — они-то сразу поймут, что дело нечисто».
Где Фируза взяла младенца? Незадолго до тщательно подсчитанного срока, тайно, ночью, принесла в спальню Мариам — Мариам спала тогда отдельно от мужа — пищащий сверток.
«Мы скажем, что ты родила преждевременно, — хихикая и гримасничая, сказала она. — Что тебе приснился страшный сон. Кошмар приснился, и ты родила, и молоко перегорело. Никто ни о чем не догадается, вот увидишь! Только чтобы колдуний близко не было».
К тому времени колдуний во дворце не оставалось. Мариам не нужно было симулировать ужас перед ними — она по-прежнему их боялась, даже улыбчивую Катарину.
Младенца окрестили Марком.
Мариам застонала. О, знать бы тогда, что всего через год она забеременеет по-настоящему!
Фируза тогда предложила извести Марка, подлить ему что-нибудь в питье. Мальчик заснет и не проснется; колдуньи, конечно, поймут, что его отравили, но на нее, Мариам, никто не подумает. Она же мать!
Мариам отказалась. Не потому, что ей было жалко младенца, но из страха — вдруг с плодом что-то случится, или вдруг дитя долго не проживет; так, с наследником в запасе, надежнее.
Родилась дочь, Замира. Лука появился позже, почти шесть лет спустя.
И тогда Мариам побоялась что-нибудь сделать — да и возможности не было. Елизавета, свекровь, к тому времени умерла (туда ей и дорога!), но оставались преподобная мать Анастасия, сестра Кирилла, и обрученная церкви Инесса, сестра Игнатия, воспитательницы наследника. И Игнатий, занявшийся к тому времени превращением Марка в воина.
Все говорили, что мальчик похож на отца. Пожалуй, он и вправду был похож. Мариам иногда думала, а не Игнатия ли то был сын, Игнатия и какой-нибудь шлюхи? Она никогда не уличала мужа в измене, она никогда и не слышала о его изменах, но не создал еще Аллах того мужчину, который бы довольствовался только одной женщиной.
Мариам вздохнула. Что-то слишком часто она стала поминать Аллаха — а прежде годами не вспоминала о вере, в которой была воспитана. Говорят, ренегаты часто перед смертью возвращаются к взрастившей их религии. Перед смертью?
Мариам выпрямилась в кресле. Нет, ей рано еще умирать. У нее осталось еще одно важное дело. Дело, которому она посвятила тридцать лет жизни. Дело, которое унесло столько других жизней. Дело, из- за которого народ прозвал ее Кровавой.
Пусть она Мариам Кровавая, пусть она останется под этим именем в памяти людей, но престол Межгорья должен унаследовать ее, Мариам, родной сын, а не ублюдок короля Игнатия от неизвестной шлюхи. Лука, а не Марк.
Она надеялась на превратности войны. Кирилл воевал, собирая земли Межгорья, остатки прежде цельного, но потом долгие века раздробленного государства, под свою руку. Игнатий воевал, завершая дело Кирилла, очищая землю Межгорья от псоглавых каптаров, и с Бахристаном, пятидесятилетнее перемирие с которым оказалось в результате пятилетним (сразу по смерти Хуссейна новый султан, аль-Бахри, напал на южные поселки Межгорья), и в Загорье, куда Игнатия понесло то ли за славой, то ли за добычей, Мариам так и не поняла, зачем именно.
И Марк воевал, лез в самое пекло, но, словно заколдованный, выходил из этого пекла без единой царапины. Впрочем, может быть, он и был заколдован. Игнатий любил колдуний, и доверял им, должно быть, они пропели над Марком свои богопротивные заклятья…
Мариам погладила кошку, пригревшуюся у нее на коленях. Кошка заурчала довольно, приоткрыла янтарные глаза, выпустила когти.
С первой женой Марка, красавицей Данутой, получилось не гладко. Мариам подсыпала ей в молоко толченый корень, изгоняющий плод, но плохо рассчитала. Данута умерла, выкинув, — истекла кровью. Колдуньи узнали про зелье, да, видно, об их всеведении рассказывают сказки, виновницу не нашли. Ее, Мариам, никто и не заподозрил.
Зато вторая, Регина, была просто подарок для нее, Мариам. Своевольная и капризная, она пошла в расставленную ловушку, как кролик навстречу удаву. Достаточно было только велеть ей плотно закрывать на ночь ставни, да запретить строго-настрого выходить в сад после захода солнца, да еще посетовать, что душистая ночная фиалка так благоухает по ночам, а нет никакой возможности насладиться ее ароматом. Дурочка сама отправилась навстречу смерти, к тому же дала возможность подставить этих проклятых колдуний.
Хвала Аллаху, с колдуньями она справилась!
Если и осталась пара-тройка, то разве что при войске Марка. Он, как и Игнатий, питает к ведьмам слабость. И Лука туда же — как просил пощадить «несчастных женщин»! Как молил проявить терпимость и милосердие!
Испортили, нет, испортили Луку эти женщины — преподобная мать Анастасия и обрученная церкви Инесса. Правитель должен быть жесток, правитель должен железной рукой расправляться со всеми, кто грозит его власти. А колдуньи грозили — и еще как! Ее, Мариам, власти. И будущей власти Луки. И власти церкви.
А церковь была на ее, Мариам, стороне — и слава Богу. Пожалуй, одна бы она, Мариам, не справилась.
Стук в дверь прервал течение ее мыслей.
— Кто там? — резко спросила она. Ведь сказала же, чтобы оставили ее в покое!
— Это я, матушка, — обрученная церкви (уже!) Замира скользнула в едва приоткрытую дверь. — Благородная Елена сказала, ты нездорова?
— «Благородная!» — пробурчала Мариам, ерзая в кресле. — Благородная дура, вот она кто, твоя Елена. Я просто устала.
— Позволь посидеть с тобой, матушка, — Замира, не дожидаясь разрешения, уселась на низенькую скамейку подле кресла.
— Может быть, расчесать твои волосы? Если у тебя болит голова…
— Не голова у меня болит, а душа! — в сердцах проговорила Мариам. — А волосы чесать хватает моих женщин. Ты — дочь короля, а не горничная.
— Бог велел трудиться, — серьезно возразила Замира. — Я обручена церкви, и я должна трудиться более, чем другие. А расчесать тебе волосы — это не труд, это удовольствие для души. Поухаживать за матушкой…
— Ну, если тебе этого так уж хочется…
Замира вскочила, вынула из прически Мариам гребни и заколки, вооружилась щеткой. Волосы Мариам, хоть и не такие густые, как в юности, были все еще хороши и лежали на плечах серебристыми волнами.
— А трудиться мне очень хочется, матушка, — болтала Замира, осторожно разделяя пряди и расчесывая каждую в отдельности. — Но мое послушание — быть наставницей моим племянникам, а где они, эти племянники? Скорее бы наш Марк угомонился, бросил бы войну, женился бы, пошли бы детушки…
Детей в семействе королей Межгорья воспитывали не матери, а тетки. Мариам, как правительница, признавала разумность такого подхода с точки зрения воспитания верности интересам королевства, однако мать в ней протестовала: надо же, какое недоверие!
— И мне бы очень хотелось вернуться в обитель, служить — ах, матушка, тебе невдомек, какое это для меня наслаждение: заботиться о сирых и убогих, лечить больных, облегчать страждущим их страдания, наставлять детей! Если бы я родилась не в королевской семье, я бы все равно, думаю, пошла бы в милосердные сестры. В том случае, конечно, если бы не была единственной дочерью у родителей, тогда бы
