Стихотворения и поэмы

И вдруг крутеж на спад,
И вдруг на спад каскад.
И вдруг удар
                           на снос,
                                          на сруб.
Громовый возглас труб.
Металла поступь.
                       Медный глас.
                                        Не стон безвольных орд.
И вот в поход,
                     и вот в полет
Зовет аккорд,
Грядет аккорд,
Поднявшись в рост, плечист.
И слышу я, как он растет,
Циклона непомерный свист.
Труба накалена. Уперся звук в зенит.
И мост аккордов вдруг провис,
Вскричал внезапно тромбонист,
Последний шквал ворвался в зал,
Настал неистовый финал.
Обрушился, осыпался обвал.
Завершилось далекое-близкое веянье крыл,
И воздух насквозь трепетаньем прощальным пропитан.
И вот дирижер торжественно-тихо закрыл
Свою партитуру на черных ладонях пюпитра.

Перевод Л. Озерова

4 ГОЛОС ЭДИТ ПИАФ

Себя отдала своей песне. Всю отдала. До конца.
Перелюбила. Переболела. Всё испытала на свете.
Крик обернулся хрипом. Голова тяжелее свинца.
Словно в любовном экстазе, сомкнув тяжелые веки,
Слезами иссиня-черными смыв макияж с лица,
Печалью, надеждой, любовью осталась она навеки,
Эта певунья бродячая, взбудоражившая сердца.

Осталась она красотою, пускай убогой, приниженной,
Пусть грешницей, брошенной навзничь для
                                                                 каждодневных мук,
С безжалостной откровенностью, с распахнутостью
                                                                                  бесстыжею,
Воспевшей нежность и ненависть беспутных своих
                                                                                  подруг.
Кто она? Серый воробышек,[77] тот, что на крышах Парижа
О крохах любви, а может, о хлебных крошках чирикает?
Я вижу ее над толпою, шальную, в кудряшках рыжих,
Я вижу ее — монтаньярку, бунтарку, актрису великую.
Я знаю, она не стреляла в убийцу с железным крестом,
Петеновские жандармы ее не хлестали хлыстом,
Она не кровавила руки, таская железный лом,
Чтоб воздвигать баррикады над Сеной, за каждым
                                                                                  мостом.
Я знаю, на гильотину, как мужественная Франс Блок,
Не шла она, оголяя шеи своей уголок,
И радиопередатчик не клала в солдатский мешок,
Но не отступила от Франции ни разу, ни на вершок.
Ведь ради нее сгорала Даниэль в тифозном жару,
И ради нее перед смертью Пери потянулся к перу.
Расстрелянные пролетарии ее заслоняли собой.
…С вершины собора певунья глядела на город свой
И горько рыдала вместе с химерами Нотр-Дам,
Когда по бульварам скорбным, по Елисейским полям,
Не тень гренадеров мертвых, а тень полумертвых полков
Плелась без надежд и оружия, без славы и даже без слов,
Поверив маршалам лживым, не отстояв свой кров.
Вернулись домой солдаты, опомниться не успев,
А сверху летел им вдогонку неумолимый напев,
В котором слышался вызов, звучал справедливый гнев.
Рыдающий женский голос, он в души тогда проник,
Его мы доселе слышим, укора и скорби крик,
Зов матерей Парижа, старцев, калек, сирот
В то лето сорокового, в тот вопиющий год.

Актерка — росток окраины, безвестная дочь Бельвиля,
Рожденная в желтой дымке уличного фонаря,
Она познала могущество, изведала и бессилье,
Заря полночного города, предутренняя заря.
Никогда я ее не видел, но чудится мне всё чаще
Облик той маленькой женщины с устами как рваная
                                                                                      рана.
Кем же ей быть без песни? Бездомной девкой, гулящей?
Кем же ей быть без Франции? Нищенкой, с горя пьяной?
Сквозь семь кругов преисподней пройдя, сквозь
                                                                       парижское пекло,
Базарных фигляров наследница, дитя лихого райка,
Возникла она внезапно среди разора и пепла,
Звучна и нежна, как флейта, как стебель гвоздики,