— Так что же ты предлагаешь? — не выдержал конкистадор.
О, если бы толедские грешники в этот миг видели скулы отца Алонсо! Ужас превратил бы их сердца в носовые платки!
— Пытать Илирия, — жестко сказал он. — На костер колдуна. Он единственный остался в крепости, хотя мог свободно бежать. Святая Мадонна, — инквизитор закатил глаза, — и слепцу ясно, что гарнизон пропал его стараниями!
Кортес пожал плечами.
— Альварадо нашел их. Ты ведь знаешь, что с ними случилось.
— Но, дон Эрнандо, козни дьявола!., не пренебрегай отцом Лжи, молю тебя!..
Кортес читал мысли монаха так же легко, как Илирий — мысли Диаса. Неудивительно, что падре Алонсо спорил… Дьявол, еретики, козни и происки — это была обжитая территория. Уютная, родная, милая. При одной же мысли о Народе Ночи желудок монаха завязывался узлом.
Дело в том, что детям всегда рассказывают сказки… О Рип-ван-Винкле, например. О жителях сумерек, о феях. Фрей Алонсо слишком хорошо помнил времена, когда прятался под кроватью, слушая истории заезжих миссионеров. Дивные, упоительные истории — о Тех, Кто В Ночи Похищает Людей.
Жители Вера-Круса все как один ушли в лес. К нечестивым туземцам, в их проклятый богопротивный рай.
Взгляд Алонсо был красноречив, и Кортес сдался.
— Что ж… допросим Илирия, — нехотя согласился он. — Пусть расскажет о том, что произошло в крепости.
Монах сцепил пальцы. Настал его звездный час.
— Да будет так! Я кликну фрея Бартоломью, он приведет ере…
Фраза повисла в воздухе. Пламя камина истончилось, пошло дымом. Конкистадор и монах в ужасе перекрестились.
— Не трудитесь, святой отец, — произнесли угасающие угли. — Фрей Бартоломью стар, незачем ему бегать туда-сюда. Я уже здесь.
Возле погасшего камина сидел грязный всклокоченный человечек в хитоне. От него шел тяжелый козлиный дух; жиденькая бороденка топорщилась поганым клоком. Эрнандо мог поклясться, что глаза у гостя разного цвета.
— Илирий?!
— Илирий?!!
Пока падре Алонсо пучил глаза и решал, что ему сделать — втянуть щеки или выпятить губу, еретик времени не терял. Он рухнул на колени перед капитан-генералом:
— Прошу великодушно простить, алькальд. Я без зова, но вы нуждаетесь во мне.
— В тебе, Князь тьмы? — Монах наконец совладал со своим лицом. Скулы победили. — Тебя ждет костер, порождение ада!
— О да, — еретик вновь поклонился. — Вы почитаете меня за дьявола, но это ошибка. Я всего лишь нищий Иапетид, изгой и неудачник.
— Но…
— Подожди, святой отец, — остановил монаха капитан-генерал. — Разобраться надо.
Он обернулся к еретику:
— Объясни, как ты попал сюда.
— Не будем об этом, — замялся Илирий. — Этот фокус стар… Вы нужны мне, я нужен вам. Все просто.
Глаза его блеснули:
— Я вот что скажу, алькальд… Ты хочешь бороться с Народом Ночи? С ацтеками?
— Да.
— Тебе не победить их. Ты стремишься научиться думать как они; но ацтеки не думают. Бремя разума их не тяготит — в том они счастливей тебя!..
Тут Илирий понес такую околесицу, что даже видавший виды Кортес поморщился и отшатнулся:
— Стой, стой! — замахал он руками. — Толком говори, чего хочешь.
— Я, алькальд, одного хочу. Чтобы настало царство разума на Земле.
— Разума? Занятно.
— Я могу дать им разум. Тогда ты победишь, Фернандо!
— А может, на костер его? — с надеждой подал голос отец Понсе. — Клянусь муками Христовыми, Царство Божие — оно как-то ближе…
Илирий вздохнул. Подошел к столу, сгреб лампу.
Бороденка затрещала в огне, словно клок пропитанной жиром пакли. Глоток, еще один… Монах побледнел. Илирий вытер губы и поставил наполовину опустевшую лампу на стол. Затем произнес извиняющимся тоном:
— Больше не стану. Вы в темноте плохо видите, да и вкус у масла… не того… Нет, костер меня не возьмет.
Он икнул и с его губ сорвались язычки пламени.
— Мы, алькальд, лучше полюбовно договоримся. Туземцы невинны; тебе никогда не победить блаженных. Чтобы сломить врага, надо его заставить думать по-нашему, и я в силах это сотворить. Скажите, капитан-генерал, пусть не гонят меня, когда Владычица Морская объявится. Дальше уж мое дело.
Кортес делил людей на дураков и умников — так удобнее. Дураки поступают так, как поступали сотни поколений дураков до них. Это приятно и легко. Дураки пользуются уважением сограждан, их любят и берегут.
Другое дело умники. Они поступают как хотят и чаще всего ломают шеи. Иногда, очень редко, им удается совершить нечто небывалое. Тогда их записывают в «Почетные дураки», а дурацкие скрижали дополняются новой главой и указаниями, как жить последующим поколениям.
Ох, как не хочется перемудрить самого себя!..
Илирий, сын мятежного Иапета… Грязный грек, в чьих глазах порой мелькает насмешка. Кто ты? Над чем смеешься?.. Откуда появился среди конкистадоров?
Как выбрался из тюрьмы?
— Я на свободе, пока Берналь забыл обо мне, — пояснил еретик, подбрасывая на ладони апельсин. — Нет лучшего засова и дверных петель, чем людская память. К счастью, в данный момент он занят — подбирает рифму к слову «Пенелопа».
— Но… их же всего три?.. — Губа падре Алонсо неуверенно дрогнула.
— Рифмы «галопом» и «пучок укропа» он уже истратил.
— Для настоящей поэзии Берналю не хватает искренности, — усмехнулся капитан-генерал, — и веры в себя. В античные времена было иначе… Гомер рифмовал Пенелопу с чем угодно — и ничего. Написал «Одиссею».
…Все трое немного нервничали — по разным причинам. Кортес чувствовал, что стоит на пороге великой империи; Понсе боялся греховной красоты Владычицы. Что приводило в трепет Илирия — не знает никто.
Вот загремели на лестнице грубые башмаки.
— Идут, идут! — ворвался брат Бартоломью. — Госпожа Владычица Морская!
Дверь заскрипела, и…
…морской прибой заполнил башенный зал. Был ли Диас дель Кастильо неискренен и зажат — судить сложно. Известно одно: поэтом он был никудышным. Хотя бы потому, что не верил своему поэтическому чутью.
В глазах Владычицы Морской действительно жил блеск моря. В ее походке звучал зов кораблей. Капитан-генерал заерзал на своем троне. «Сволочь я, — промелькнуло в его голове. — Сжег корабли, погубил чудную сказку странствий…»
