калеку глазами.
— Ну, тогда, может быть — и нет. Определенно… я видел его. Я не могу вспомнить где, так что не торопитесь благодарить. Но я вспомню. Для этого мне нужно поднять наброски. Завтра, скажем, после шести…
— Завтра ее тут не будет, — вмешался я. — Катерина, пойдем потанцуем.
— Пойдем, — неожиданно вспорхнула она. — Гутан, я приду к вам завтра. В семь часов — не рано? Куда?
— В «Бережливый Опоссум», комната тридцать. Знаете, где это?
— Найду. Постарайтесь, Гутан, милый! Это очень важно.
— Я вспомню. Прощайте до завтра, Катерина.
Шоу окончилось. Оркестр разливался в томном ритме. Я повел ее в танце.
— Что значит — меня завтра не будет? Что ты нес?
— Не будет. Потому что я тебе сам куплю билет и усажу в самолет.
— Не смеши. С какой стати?!
— Потому что у тебя лихорадка. Тебе, наверное, не сделали прививок, а тут полно комаров. Ты бредишь, Катерина.
— Замолчи. Тебя это не касается. Кто ты вообще такой, чтобы мне тебя слушать?
— А кто такой этот тип на фото? Может быть, его и не существует вовсе. Квиах…
— С ней я об этом разговаривала, — Катерина невинным движением переплела свои и мои пальцы, и так их стиснула, что я света не взвидел, — и мадам рассказала, что на мальчика она запала в переулочке недалеко от Кухум Вица. Он, видите ли, выходил из булочной. С маисовыми лепешками. Мадам пригласила его пропустить рюмочку под свежий хлеб… и то-се. To-се он вежливо отверг, как я поняла, а сняться согласился. При условии, что его не будут расспрашивать и заносить в анкеты и картотеки. Бедная Квиах согласилась, надеясь все-таки… но не сладилось. И теперь осталась с прекрасными снимками, которые никуда не может предложить, потому что модель, видите ли, не зарегистрированная и никто не хочет потом, в случае чего, возиться с копирайтом. Так что этот человек существует. И я его найду.
— И ты решила, что он, конечно, гомик? Из-за Квиах?
Она отстранилась от меня, насколько позволял танец.
— Не «гомик», а «гей». Вульгарщина тебе совсем не к лицу.
— Хоть горшком назови… Но, может, намекнешь хотя бы, в чем суть?
— Не понимаю, почему тебя это так волнует… Это касается только меня.
— Еще бы!. Ты из-за него изводишься, что-то он для тебя значит, хоть и… э-э… гей.
— Вот то-то и оно, — сказала Катерина жестко. — То-то и оно.
…Ей, конечно, не повезло от меня отделаться. Я уже стоял в дверях «Опоссума», когда она вышла из такси.
— Артем, это как понять?
— Так и понимай, — я был полон мрачной решимости никуда ее не пустить.
— Я не ребенок.
— Растлители малолетних тоже не тут живут. Катерина, тебе не стоит туда ходить. Хочешь попасть жертвой в отчет о групповом изнасиловании?
— Кстати — ты и напишешь. Случалось уже?
— Я знаю это место. Здесь тебе нельзя оставаться.
— Перестань. Дай пройти. Гутан ждет.
— Нет.
— Ты сумасшедший дурак. Хочешь, чтобы я с тобой подралась?
— Ладно. Иди. Ты еще безумнее. Но я пойду с тобой.
— Ты? И не боишься быть массово изнасилованным?
Вот это женщина! Я не выдержал и усмехнулся.
— Я их знаю, говорю же. Это обычная сволочь. Так что будь умницей и не захлопывай передо мной дверь.
Все-таки мы вошли вместе. Если уж я не мог помешать ее поискам, хотя бы буду знать, куда ее заведет разговор с калекой. «Опоссум» был обыкновенная гнусная ночлежка, но Катерина держалась как ни в чем ни бывало. Неприятно, конечно, когда некто в рваных на попе джинсах чего-то там моет в ржавой раковине, а другому некту сил не хватило заползти в свою комнатенку, так на пороге и лежит, и приходится через него переступать. Но на нас, к счастью, внимания не обратили. Типчик в джинсах застегнулся и пошлепал на балкон — курить.
— Ну? Вот тридцатый…
Катерина постучала. Ойлянин отозвался рокочуще: «Входите, не заперто…»
— Это я, Катерина.
— Рад, рад! Сейчас выйду!
Оран возился за разделявшей его жилище занавеской. Ткань была испятнана явно им и явно в эстетических целях. Хотя левым нижним углом он, наверное, вытирал кисти… или руки. Катерина осторожно присела на безногий диванчик. Я прикрыл дверь и осмотрелся. Кроме занавески и диванчика, имел место плетеный столик из кафе, прожженый в трех местах, и полки с дешевыми книжками. Было очень тесно, так что позиция в углу, у полок, казалась для моих целей наилучшей. И не так заметен, и дверь контролирую. Туда я и отошел. Среди книг у хозяина был полный бардак, свешивались тут и там какие-то листы, а в простенке, под кучей журнальчиков и бумаги, что-то громоздилось. Вот и мне присесть… Я потянул листы, исписанные по-ойлянски, показалось что-то темное. Увы! Присесть на это я никак бы не смог. Из него торчали заостренные бамбуковые трубки — как раз прибавил бы себе отверстий. Предмет был необычный, я опустился на корточки, разглядывая повнимательнее. Где-то я подобное уже видел… Шотландская волынка? Но бамбук? И не похоже, чтобы в него дуть… Как и у волынки, имелся бурдюк, правда небесно-голубой с желтыми пятнышками. Сбоку стлался шнур, расписанный под змею сурукуку, на конце — электрическая вилка. Хм… забавно… чего только абстракционисты не придумают! Я подстелил что-то трехтомное и наконец уселся. И обнаружил, что вокруг распространяется удивительный запах. Удивительно противный запах. И надо сказать, смрад исходил от моих рук. Я вытер пальцы чем попало, и тут появился хозяин. Он тащил груду папок, картонок и сверху — кусок расписанного стекла.
— А! Ваш провожатый нашел его! А я уж обыскался. Спасибо, молодой человек…
— Его зовут Артем…
— Какой замечательный дар! Катерина… подержите, спасибо… но я хотел сказать, — не одолжите ли вы мне этого способного юношу на пару дней? Мне как раз нужно найти свой старый паспорт, и другое кое-что я засунул так, что не сыщу… И краски бы он мне помог растереть.
Я извел уже всю свободно валявшуюся бумагу, теперь вытирал руки о штаны.
— Ага… не забрасывайте его, прошу… третьего дня, правда, я и без него обошелся, но не хотелось бы, чтобы он снова запропал.
— А что за рухлядь? Чем это воняет, черт бы его побрал?
— Рыбий жир, — охотно отвечал художник. — Это настоящая кожа дикобраза. Иглы срезаны подчистую… или выщипаны, не стану врать. Но кожу надо смазывать раз в месяц, в первую четверть луны.
— Простите, Гутан, мое невежество, — вмешалась Катерина. У нее в зеленых глазах плясали дьявольские искры.
— О, что вы, и не думал… Это, Катерина, замечательный предмет. Шабудабуский вызыватель духов.
Я только фыркнул. Вызыватель? Что-то… где-то… а, ладно, не важно. Я поднял с пола самодельного вида книжицу. На обложке порхали раскрашенные вручную бабочки.
— Не вытирайте этим руки, — прокомментировал Оран. — Это гомосексуальные стихи… Мой бог, что ж я, совсем закопался… Чаю? Кофе?
— Не вздумай, — сказал я. — Брюшной тиф минимум.
