Последние поэты империи

выбираю смерть. Меня позвала Юлия Владимировна Друнина34... Неохота жить с подонка­ми: Лужковым и Ельциным. Опомнись, народ, и свергни клику... такого не было и не будет на белом свете».

Прощаясь с ним, Владимир Цыбин сказал, может быть, вещие слова: «'...Чтобы убить народ, надо убить его поэтов' — эти слова много раз повторял Борис Примеров, не принимая бездуховного сегодняшнего времени. Нынешние дни покинул ангел времени, ангел-хранитель, и гибнут первыми те, кто близко стоял к бездне: поэты-мечтатели... Тем более такие поэты, как Борис Примеров, которые видят мир как бы из какого-то дальнего и провидческого сна. Они сейчас не нужны, отвергнуты — отторг­нутое от дела поколение. В таланте есть пророческий дар — он видел всю пустоту и гнусность режима новых людей».

Как бы предвидя агонию ельцинской клики, разрушив­шей Россию и погубившей сотни тысяч людей, летит ей в лицо примеровское предсмертное проклятье.

«Страшно проклятие поэта, — продолжал Владимир Цыбин, — потому что оно всегда сбывается, как проклятье Лермонтова Николаю Первому, который кончил первой чуть ли не за двести лет проигранной войной (как чечен­ская война — проклятье Ельцину. — В. Б.). Последнее сквозь тесноту удушения проклятье Бориса Примерова не­пременно исполнится. Страшно проклятье поэта, ибо он, хотя и блудное, но дитя Бога».

И эти слова, как и сама трагическая гибель Бориса Примерова, были трусливо не замечены нашим общест­вом, замолчаны или оболганы нашей литературной журна­листикой.

Впрочем, в этом вся прижизненная судьба Бориса При­мерова, так похожая на судьбу его ближайших друзей — Александра Вампилова, который был даже шафером у него на свадьбе, и Николая Рубцова, с кем он жил в одной ком­нате все годы учебы в Литературном институте, кому лю­бовно покровительствовал. Им откровенно завидовали ку­да более именитые и успешные поэты и драматурги. У этих именитых было все, но не было «поцелуя Бога». Может быть, за все муки и страдания русского народа именно в са­мые суровые 1937—1938 годы Бог так щедро награждал по­целуями нарождавшееся поколение.

Ах судьба моя — суд Бога,

Сорок бед — один ответ.

Гонится за мной дорога

Не один десяток лет.

(«Судьба», 1970)

Борис Примеров появился на свет 1 июля 1938 года. Так же, как у большинства сверстников, детство было у него тяжелое — бытом, условиями жизни, но радостное духом — все они росли в атмосфере великой Победы 1945 года.

Еще есть залежи лазури

Тех дней, когда меня слепили.

Слепили нервы, голос, руки

И сердца вещего заказник,

И закричал я, как от муки,

И закружился, словно праздник...

(«Я жил без мамок и без нянек...», нач. 1980-х)

Родился он на Дону, в станице Матвеево-Курганской в семье потомственных казаков, даже казачьей знати. Весь материнский род погиб «в слепой круговерти гражданской войны». Их и расказачивали, и раскулачивали, но они вы­жили, может быть, благодаря Дону, жизни в природе, вдали от городов.

Я к Дону вышел, и отныне

В неподражаемом числе

Необходим я, как святыня,

Одной-единственной земле.

(«Я Русь люблю! А кто не любит...», 1977)

С детства ему открывались радость природы, богат­ство южнорусского фольклора, пения, сказок. Он рос во времена, когда устная поэзия еще жила в народе, когда «любой сельский человек... почитал природу та­кой же живой и так же разумно действующей, как он сам». Отсюда у поэта столь метафорическое восприятие мира.

Затем пришло время книг, образования, время друж­бы. Город круто обламывал деревенских, поселковых, окраинных, барачно-коммунальных ребят. Примеров вспо­минает: «С Николаем Рубцовым мы поступали вместе в Литературный институт в начале шестидесятых годов. Параллельно учились, дружили, яростно спорили... Это было время великого слома, великого смещения пластов, которое подняло многих талантливых представителей моего поколения: Алексей Еранцев, Павел Малехин, Алексей Заурих, Анатолий Передреев, Алексей Прасо­лов. Однако, я уверен, каждый из них как поэт в замысле природы был гораздо больше того, что осуществил на бу­маге.

Околица, родная, что случилось?

Окраина, куда нас занесло?

И города из нас не получилось,

И навсегда утрачено село, —

(«Окраина», 1964)

эти широко цитировавшиеся стихи А. Передреева точно и жестко констатируют факты и формулируют 'беду' и 'вину' моего литературного (да если бы только литера­турного!) поколения. Почти все мы... были детьми 'око­лицы', почти все — бросили и потеряли 'крестьянские права', а потом во сне и наяву оплакивали их... Думаю, что если есть заслуга моего поколения, то она в том, что оно первым (еще до знаменитой впоследствии 'дере­венской прозы') обозначило болевые точки времени, утрачивающего, разрывающего корневую связь с зем­лей, с заложенными в ней вековыми традициями рус­ской жизни. Мы своими искренними порывами не сумели спасти красоту... А может быть, мы не шли доста­точно далеко и глубоко в поисках причин этой, как те­перь ясно, всенародной беды — глубокого обморока на­шей деревни...»

И на фоне все расширяющейся фальши, лицемерия, раздвоения, лживо декларируемых успехов придворной элитой шестидесятников в примеровском природном по­колении детей 1937 года «кто-то из нас замолчал, кто-то с головой ушел в переводы, кто-то запил, сломался, совсем ушел из жизни. Были и такие, кто запер душу на замок и обратил поэзию в ремесло...».

В этой цитате из примеровского предисловия к свое­му избранному зафиксирован исток не только его лич­ной трагедии, но и трагедии всего народа, всего государ­ства.

Увы, не в суровые тридцатые, включая 1937 год, не в во­енные сороковые, а в семидесятые сломали душу народа, уничтожили основу традиционного общества. Самые кру­тые диссиденты признают, что и в сталинские годы народ все еще жил в традиционном укладе, взрыв народного ук­лада произошел в болотное, фальшивое брежневское вре­мя. Все остальное — прямые последствия.

Борис Примеров чувствовал, что в Советском Союзе, несмотря на все идеологические препоны, сквозь них, еще жила его природная Россия. Он видел, что с перест­ройкой пришла гибель прежде всего самой России. Когда сегодня новые изменники вроде Дмитрия Быкова пишут, не стесняясь, о «трупе России», когда либеральная интел­лигенция злорадно предвидит исчезновение русской на­ции как не нужной в мировом сообществе, становится яс­нее бунт против перестройки таких глубинных русских поэтов, как Николай Тряпкин и Борис Примеров, таких национальных писателей, как Валентин Распутин и Васи­лий Белов.

Не марксизм они спасают, ибо никогда марксистами не были, не прежние достатки, которых не имели, не обко­мовские пайки, которые получала эстрадно-евтушенковская придворная компания, — они спасают русский тради­ционализм, державную гармонию общества.