Закономерно, что не официозные советские поэты, не авторы «Лонжюмо» и «Братской ГЭС», не заклинатели «Коммунисты, вперед!», не певцы «комиссаров в пыльных шлемах», а последние певцы национальной России, хранители народного лада Николай Тряпкин и Борис Примеров стали советскими поэтическими символами газеты «День», газеты русской оппозиции. И стихи свои последних лет они сразу же несли в «День». Оба они были не в фаворе у советской власти, оба считались чуть ли не антисоветчиками, и оба оставили классические циклы, воспевающие былое величие советской Державы. В чем загадка? Почему от советской власти отвернулись в лихую минуту все те, кто ей прислуживал, начиная с автора гимна и кончая комсомольскими поэтами? Почему ее стали защищать те, кого она никогда не пригревала? Какие глубины увидели в этой власти национальные русские поэты? Может быть, ценили государственный порядок — когда не разбазаривались территории, старики не стояли с протянутой рукой и не рылись на помойках, когда в молодежную среду не закачивались беспрепятственно наркотики — выше личного благополучия? Это тема для раздумий. Но никому уже не уйти от того, что шедевром поздней примеровской поэзии и одним из символов сопротивления ельцинизму стала его «Молитва»:
Боже, который Советской державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Советы от бед,
Боже, венчавший их громом побед.
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, Советскую власть нам верни!
Властью тиранов, Тобою венчанных,
Русь возвеличилась в подвигах бранных,
Стала могучею в мирных делах —
Нашим на славу, врагам же на страх.
Боже, помилуй нас в горькие дни,
Боже, Советский Союз нам верни!
Русское имя покрылось позором,
Царство растерзано темным раздором.
Кровью залита вся наша страна.
Боже, наш грех в том и наша вина.
Каемся мы в эти горькие дни.
Боже, державу былую верни!
Молим, избавь нас от искушенья
И укажи нам пути избавленья.
Стонет измученный грешный народ,
Гибнет под гнетом стыда и невзгод.
Боже, лукавого власть изжени,
Боже, империю нам сохрани!
Такое не напишешь по заказу. И я не понимаю поэта Юрия Кублановского, который, не принимая пафос этого стихотворения, отказал Примерову в поэтическом таланте. Вот пример дурного политиканства. Я мог бы еще понять сожаление о том, что поэт-де ошибается, тратя талант на чуждую ему идеологию. Но исключить Примерова из списков поэтов за политические взгляды? Или это поэтическая ревность?
Недруги стали говорить, что Примеров круто изменился в худшую сторону. Этим оправдывают себя отошедшие от него, от его послеперестроечных взглядов иные бывшие господа-товарищи.
Врете, господа! Сколько я помню, Борис Примеров всегда был ярчайшим, яростнейшим государственником, державником, сторонником Великой Российской империи, как бы она ни называлась. Вот почему он всегда высоко чтил Петра Великого, Александра Третьего, Иосифа Сталина, «тиранов, Тобою венчанных». И его защита Советской власти, его защита Дома Советов в октябре 1993 года была защитой Великой Державы.
Не понимать этого — значит, не понимать ничего в его поэзии. И у своих любимых поэтов — Сергея Есенина, Павла Васильева, Александра Блока, Велимира Хлебникова — он ценил прежде всего русское державное начало.
Борис Примеров был поэтом «Дня». Не только потому, что он у нас часто печатался. Он не мог хотя бы раз в три дня не зайти к нам в редакцию и не порадоваться новым номерам газеты. Он не замечал у нас недостатков, идеализировал нас, влюбленно внимал всему нашему миру оппозиции. Ему нужна была, как воздух, такая газета. Он был идеалистом, романтиком до конца жизни, и он нас идеализировал. Может быть, мы помогали ему жить?
Он был последним поэтом Империи! Все нынешнее — ельцинско-горбачевское — Примеров искренне ненавидел. И потому он сражался и готов был погибнуть на баррикадах в октябре 1993 года. Не погиб. Там погибли многие его друзья. Простые рабочие, инженеры, рядовые пенсионеры. Все те, без кого народ неполон, как говаривал еще один русский гений Андрей Платонов. И опять напрашивается вопрос. Почему одни интеллигенты живут в народе, а другие изначально лишены этого понятия «мы» и живут только в мире «я»? Марина Цветаева как-то заметила: «Все бессмертные диалоги Достоевского я отдам за про стодушный гимназический хрестоматийный диалог Пугачева с Гриневым — из 'Капитанской дочки' Александра Пушкина. Ибо они — говорят как два человека, вне иерархий. Это и есть народная связь, народное единение, когда возможно общаться напрямую, в простодушии». Таким же был и Андрей Платонов. Как вспоминает его однополчанин М. Зотов: «Он любил поговорить с солдатами, а не с ге нералами. Симонов все-таки больше вращался среди генералов и командующих. Его так и называли: 'генеральский писатель'... А стихия Платонова была именно окопники. Среди них он был свой человек».
Эти сравнения я привел, чтобы лучше был понятен и характер Бориса Примерова. Он тоже был окопник. И в октябре 1993 года был не с оппозиционной элитой, не в кабинетах Дома Советов, а в палатках у Дома, у костров баррикад ников.
Сейчас интеллигенция любит гордо относить слова Платонова «без меня народ неполон» к себе, к своим элитарным тусовкам. Нет, не про вас эти слова, эстетствующие господа.
Это к Борису Примерову и таким, как он, относится напрямую. В самом деле, без Бориса Примерова и его поэзии будет неполон русский народ.
Душа русского поэта не выдержала всего напора нынешних сатанистов. Прямо по-платоновски, по- чевенгуровски ему стало невмоготу жить с подонками, и он завещал всем нам: «Опомнись, народ, и свергни клику!». Он умирал, не беря в руки винтовку. Нет ее и у измученного народа. «Свергни» — это значит «отринь», «отмети», «прокляни всеми силами духа и совести».
Иные из трусливых непротивленцев сразу завопили: «Не делайте из смерти Бориса Примерова политическое событие!». То же самое они говорили и писали после смерти Юлии Друниной и Вячеслава Кондратьева. Будто забыли о предсмертных строчках Друниной:
Как летит под откос Россия,
Не хочу, не могу смотреть!
Это и есть совестливый взгляд поэта, а не наслаждение «черным кайфом» Андрея Вознесенского.
Конечно же, смерть Бориса Примерова — это прямая политика. Любя и защищая народ, он, того не желая, стал политиком. А разве не политика — обращение к Всевышнему. «Боже, Советскую власть нам верни!» И мечталось ему при этом не о бюрократах из обкомов, которых он при своей безбытности и не видел никогда, а о гармонии народа и Державы. Нет, не слабость он проявил, а акт борьбы, и гибель его — это гибель борца.
Я уверен, значение Бориса Примерова в русской поэзии после его смерти будет расти. При жизни многие обходили его стороной, милиционеры косились — он всегда был похож то ли на выпившего, то ли на нищего странника. Кому был нужен этот блаженный, не от мира сего, влюбленный в людей и Родину человек? А он всегда жаждал общения и чурался одиночества. Он не мог жить в поэтической клетке
