Последние поэты империи

избранничества. Будучи книжным эрудитом, он при этом избегал аполитичной богемности.

Может, и в самом деле в нем крепко сидела генетичес­кая память казачьих атаманов, бесшабашных воинов. Ду­маю, когда-нибудь на родном Дону будет и памятник воль­ному певучему соловью русской поэзии.

Те, кто по-настоящему ценил поэзию, понимал и ис­тинную значимость Бориса Примерова. В молодости ему помог Сергей Наровчатов, в разгар баррикадных боев от него не отворачивались даже такие его демократические сверстники, как Игорь Шкляревский и Руслан Киреев. А Борис Примеров ходил на все анпиловские сходки и всю свою светлую лирику отдавал в распоряжение пламенных советских державников, тех, кого демократы считали хама­ми и люмпенами. Он давал надежду совсем уж обессилен­ ным нищетой людям.

В его постсоветской советскости были простота ребен­ка, наивность мечтателя. Это не какая-то лакейская советскость Роберта Рождественского, не фальшь поздних ком­сомольцев. Он вдруг вернулся в юную стадию искренних большевиков из платоновского «Чевенгура». Впрочем, та­ким же был и сам Андрей Платонов с его мистическим ви­дением русского советизма.

Он стал символом советскости в самое антисоветское время. Посмотрите, как явно отличаются его цельные, в высоком смысле наивные и прямодушные стихи от творче­ства официальных советских стиходелов:

Когда-нибудь, достигнув совершенства,

Великолепным пятистопным ямбом,

Цезурами преображая ритмы,

Я возвращусь в советскую страну,

В союз советских сказочных республик,

Назначенного часа ожидая,

Где голос наливался, словно колос,

Где яблоками созревала мысль,

Где песня лебединая поэта

Брала начало с самой первой строчки

И очень грубо кованные речи

Просторный возводили Храм свобод.

Там человек был гордым, будто знамя,

Что трепетало над рейхстагом падшим

И обжигало пламенем незримым,

Как Данту, щеки и сердца всерьез.

Какая сила и какая воля

Меня подбрасывала прямо к солнцу!..

(«Когда-нибудь, достигнув совершенства...», 1994)

Это же героическая утопия, это федоровско-циолковские грезы о будущем. Такие слишком проникновенные, слишком пронзительные и глубинно-родные стихи непо­нятны ни серым бонзам из партаппарата, ни диссидентствующим нигилистам.

Советская глыба рухнула со всеми достоинствами и недостатками, и вдруг на развалинах возникло новое, чи­стое видение сказочной Державы, нового Чевенгура или старинного града Китежа. Дым от обвала рассеялся, и за­сверкала истинная мечта о новом русском рае. А сам поэт, возвращаясь из своей великой Утопии в грязную действи­тельность коррумпированного государства, уже реально не мог сосуществовать рядом с тьмой содомизма. Это же откуда-то из вечного Бытия звучит: «Неохота жить с по­донками».

Он вычеркнул их из своей жизни, а нам оставил «Про­щальный диптих». Прощание с Державой:

Молюсь последним синим взглядом

За облик и размеры дней,

Где с ближним зарубежьем рядом

Шли толпы кинутых теней.

Они идут без сна на чудо —

Узреть лачуги, явь и свет,

Они идут, земные люди,

В страну, которой больше нет.

Прощай, великая держава,

Одна шестая часть земли,

Которую на переправах

мы сообща не сберегли.

(«Прощальный диптих», 1993)

Борис Примеров оставляет свою мечту о русском рае, об ином сказочном союзе всем обитателям земли, а сам спешит совершить последний акт земного сопротивления:

Еще немного слов, и дни земные

В последний раз предстанут и падут.

И я уйду от них в поля иные,

Оставив прах земной земным на суд.

Еще немного слов, и парус белый

Умчит ладью мою от берегов.

То будет час, — паду я онемелый...

Еще, еще, еще немного слов.

(«Еще немного слов, и дни земные...», 1994)

Да, он, как и Есенин, умер прежде смерти, но он оставил нам на жизнь и свои проклятия, и свои прозрения, и свою мечту о всех нас.

1995.

* * *

ИГОРЬ ШКЛЯРЕВСКИЙ

 * * *

Я все еще живу, храня

звучанье чистой русской речи,

и на прощанье у меня

назначены с грядущим встречи.

Там баркалабовские грозы

прошли, и мокрые стрекозы

блестят у брата на спине,

там детство ловит в быстрине

форель прохладно-золотую,

и ласточкой в моем окне

там счастье ставит запятую.

Одинокое блуждание по земле

Игорь Иванович Шкляревский родился 25 июня 1938 года в поселке Белыничи Могилевской области, в Белоруссии, в семье учителей. После войны семья переехала в Могилев. Во время тяжелой длительной болезни отца был отдан в послевоенный интернат. Это детдомовское детство отразилось и на его судьбе, и в его стихах.