– Ну уж если до книг дошло – пиши пропало – отчаянно махнула рукой грудастая дородная Роза, при этом ухитряясь не уронить заснувших внучков, – моя б воля – выкинула бы все эти книги на помойку или растопила бы ими печь – што пользы-то от них? Закорючки какие-то, петельки – што толку от них – сидеть, горб себе насиживать… Пошел бы лучше на танцы, с девушкой, на лужок поплясать в обнимку у костерка или в иллюзиум… А там, глядишь, и жену бы себе сыскал – да получше, чем у благородных – нашенские-то, посмотри, кровь с молоком – по двоих-троих младенчиков за раз рожают, у-у-ух!
– Во-во, – подхватила миловидная девица. – Уж я бы точно не промахнулась… Аккурат троих – вот бы эти худосочные тетери полопались-то от зависти! – и прыснула от смеха…
Неизвестно, чем бы дальше кончился этот весьма не благочестивый разговор – все-таки кости-то перемывались не какой-нибудь соседке, а членам королевской фамилии, и не где-нибудь на кухне, а в кафедральном Соборе столицы – если бы вдруг с хоров не раздалось громкоголосое пение, едва не заглушаемое бешеным звоном всех – а их без малого почти сотня – больших и малых колоколов собора.
Наши собеседники, как и все остальные прихожане, замолкли и любопытными взорами обратились в сторону входных ворот у западной стены, которые открывались и по специально проложенной в толпе стражниками в белых плащах с черным орлом в короне, распростершим крылья – гербом королей Авалона –, дорожке, застеленной длинным пурпурным ковром, двинулась процессия.
Впереди шел Его Святейшество Первосвященник – глава всей церкви Содружества – в белоснежно- белых длиннополых священных одеждах со знаками Создателя на ней, вышитых золотыми нитями, в высоком конусообразном головном уборе с таким же знаком и посохом в руках. Дальше, за ним, шел высокий зрелый мужчина в белоснежном камзоле с золотой цепью с медальоном, на котором изображена выложенная из бриллиантов корона с литерой 'А' наверху, белоснежных брюках, заправленных в белоснежные мягкие ботфорты, с обнаженной головой. На поясе у него была длинная шпага в серебряных ножнах. Мужественное лицо, задумчивые серые глаза, сжатые волевые губы, иссиня черные волосы и брови, идеально выбритые щеки и подбородок… С первого взгляда все присутствующие узнали в мужчине принца Гастона. Принц шел медленно, торжественно, под оглушающий звон колоколов и пение хорала, а сзади юноши-пажи в белоснежных плащах с черным орлом несли за ним длинную пурпурную мантию. За юношами также торжественно и величаво следовали все 49 королей Содружества – верных вассалов короля Авалона – в горностаевых мантиях и золотых коронах, 'принцы крови', рыцари Круглого Стола, купцы высших гильдий и прочая знать, рука об руку со своими раззолоченными женами, одежда которых, впрочем, была не богаче, чем у простолюдинов, однако сделана с большим вкусом и изяществом…
Лицо Принца Гастона было бледным как смерть, что, в общем-то, никому не показалось удивительным – в конце концов, коронация – дело ответственное, в каком-то смысле гораздо более важное, чем брак. Наоборот, лица его свиты, королей Содружества и самого Первосвященника – торжественны, сияющи, величественны, как и подобает моменту.
Первосвященник торжественно и не торопясь восходит по ступенькам к алтарю и алтарь из золотистого света начинает сам переливаться всеми цветами радуги. На престоле уже лежит золотой венец-диадема, украшенный изумрудами. Внезапно пронзительный перезвон колоколов и пение хорала стихают. Первосвященник при гробовом молчании берет венец, а принц Гастон смиренно опускается на колени на заранее положенные пажами на пол пурпурные шелковые подушечки. Первосвященник с венцом в пухлых руках, круглое румяное жизнерадостное лицо которого совершенно никак не вязалось с серьезным и торжественным выражением, которое оно вынуждено было сейчас принимать, произнес:
– Сын мой, наследный принц Гастон Кронбургский, от имени Создателя я, недостойный его слуга, спрашиваю тебя, клянешься ли ты верой и правдой служить Создателю этого неба и этой земли, сотворившему все из небытия?
– Клянусь – немного дрогнувшим от волнения голосом, но четко и ясно сказал Гастон.
– Клянешься ли ты верой и правдой служить благу твоего народа во исполнение заповеди Создателя – любить своих подданных, как самого себя?
– Клянусь.
– Клянешься ли ты верой и правдой служить Священным Принципам Порядка и Процветания как наиболее полному выражению святой воли Создателя и тем силам, которые поставлены Им для исполнения этих принципов в Нижней Целестии…
…Формулы вопросов, как и формула клятв, была стандартной для всех королей – не только Авалона, но и всех остальных королевств-членов Содружества – и произносилась она механически. Троекратный вопрос Первосвященника, троекратная клятва и – водружение венца на лоб наследного принца. Эта процедура повторялась сотни тысяч раз в людских королевствах одинаково. А потому Первосвященник, задавая третий вопрос, одновременно уже опускал свои румяные пухлые руки с короной на голову Принца Гастона, но на этот раз, совершенно неожиданно возник сбой…
…Вдруг, вместо ожидаемой клятвы – возникла пауза – и руки Первосвященника остановились на полпути к голове коронуемого.
По всей публике, свите и даже хорам прокатилась волна глухого удивленного ропота. Брови Первосвященника поползли удивленно вверх, лысина под конусообразным головным убором покрылась испариной – ему уже было под 90 лет и короновал он уже двадцать пятый раз – и впервые произошла осечка…
– Святой отец, я не могу дать такую клятву… – раздался дрожащий от волнения, но тем не менее ясный и громкий голос принца Гастона.
Весь собор просто взорвался гулом возмущения, свита из королей и 'принцев крови', окружавшая Гастона, отшатнулась от него как от зачумленного, как и сам Первосвященник, а Гастон между тем встал с колен и посмотрел прямо в глаза священнослужителю, и тот не выдержал пронзительного и безумно- смелого взгляда его черных глаз…
Народ же бушевал, и если бы не сильные руки стражи в бело-черных плащах, при помощи копий и алебард сдерживавших толпу, то она бы ворвалась в алтарь и растоптала бы наверное насмерть всех там присутствующих. Такого богохульства никто не смог бы стерпеть! Народ бушевал, стражники едва не падая держали строй, сквозь запасные ворота вбегали десятки и десятки новых – крик стоял такой, что ничего не было слышно. Торжества были безвозвратно испорчены…
Впрочем, Принц Гастон отвернулся от побелевшего как бумага пухлого лица Первосвященника и, повернувшись спиной к престолу и лицом к толпе, властно воздел руки. И жест его был настолько исполнен величия и силы, а лицо его – благородства и решительности – губы сжаты в тонкую нить, челюсти – так, что выступили желваки, а красивые черные как южная ночь глаза, казалось, едва не испускали испепеляющих лучей – так они горели – что толпа вдруг сама собой стихла и успокоилась. Воцарилось гробовое молчание.
– А теперь слушайте вы, свободные граждане королевства Авалон и королевств-членов Содружества, ибо говорю я, по праву рождения король Авалона и президент Содружества, я, Гастон I, слушайте и не говорите потом, что вы не слышали.
Молчание такое, что слышен даже шелест женских юбок и лязг ножен шпаг на поясах дворян.
– Я не могу поклясться Священным Принципам, как клялись все мои предки, все 39 999 Роландов Кронбургских и не могу поклясться, дабы не стать в будущем клятвопреступником…
– …Ибо ровно через 10 лет, минута в минуту, знайте, о, люди, прекращается действие договора об Опеке, подписанного между представителями Сообщества фей и представителями Содружества суверенных королевств, который гарантирует соблюдение Священных Принципов на территории Нижней Целестии. И если этот договор прекратит свою силу, я не могу сейчас, перед престолом Создателя, поклясться в том, что буду ему следовать.
А потом, повернувшись лицом опять к Первосвященнику и вновь сверля его испуганные бегающие карие глазки прямым и несгибаемым как меч взглядом своих черных глаз, он властно воздел руку и сказал:
