— Смирновы. Михаил Александрович и Зоя Александровна.
— Как жену звать?
— Люба… Любовь Александровна.
— Почему же она Александровна, если отец у нее Михаил? Только что сказали…
Но он нашелся быстро:
— У нее отчим. А отца звали Александр.
— Где жена?
— Не знаю. Не видел с сорок второго года.
— Родители жены где работали?
— Отец на «Победе рабочих», мать на «Красном Перекопе».
— Что делали?
— Рабочие. Отец бондарь, мать прядильщица.
— Когда правду говорить начнете, господин Кудрявцев?
— Я правду…
— Теперь слушайте меня, господин Кудрявцев, если вы, конечно, Кудрявцев. В комсомол в школе вступал? Какую ты школу окончил?
— Среднюю.
— Номер, где находилась?
— Не помню.
— Улицу не помнишь?
— Не помню.
— Все ясно, Кудрявцев. После школы ты добровольно пошел в военное училище. Окончил, получил офицерское звание. В партию вступил. Последнее воинское звание?
— Я написал… Капитан.
— Сомневаюсь.
— Ваше дело… Только я действительно капитан.
— А по-моему, майор… По выходе из училища в 1936 году вы получили лейтенанта. Через два года, в 1938 году, вам присвоили старшего лейтенанта. Верно я говорю?
— Фантазия у вас богатая…
— Идите.
— Куда?
— Все. Разговор окончен.
— Все? Зачем же…
— Зачем вызывал? Познакомиться хотел.
Говорю медленно, понимаю, что все сказанное мной сейчас для него — самое важное.
— Группу собираю… Для заброски в советский тыл…
Вижу «живец» сработал — клюнул капитан, глаза заблестели. А я еще медленнее, одним словом — тяну.
— Идите, капитан… Мне такие, как вы, не нужны.
Блеск в глазах погас, словно выключили, взгляд откровенно злой. Но, видно, парень с выдержкой, говорит спокойно, как будто ничего не произошло.
— Можно узнать, что вы подразумеваете под «такими»?
— Анкета у вас сплошная липа… Вы не тот, за кого себя выдаете.
Он встал, руки по швам. Вежливо спросил:
— Разрешите быть свободным?
— Идите, капитан.
Я ему вдогонку:
— Как мы можем таких в советский тыл посылать. Вы сразу в НКВД явитесь.
Он остановился:
— Чтобы меня сразу к стенке? Да что я, дурак?!
Ушел. Дверь тихо прикрыл, не хлопнул со злостью.
«Ничего, парень, мы с тобой еще увидимся. А ты мне понравился. Блеск в твоих глазах при мысли, что ты можешь очутиться в советском тылу, я не забуду…»
Я с капитаном не разговаривал больше двух недель, но наблюдать за ним не переставал, навел еще справки: ровен в обращении, в подхалимстве не замечен, держится с достоинством, почти не выпивает, очень тоскует по жене, шахматист, помнит наизусть много стихотворений. Что тут особенного? Может быть ровным в обращении, любить жену и поэзию — а мне от этого какая корысть, грубо говоря. Трухин вон Лермонтова обожает. Мне нужен свой парень, преданный Родине. Но блеск в глазах Кудрявцева при упоминании о советском тыле я не забыл.
К счастью, Трухин в Летцен уехал, в штаб остлегионов, и я мог не торопиться с подбором адъютанта. Решил: «Поговорю с Кудрявцевым еще. Надо же мне с кого-то начинать».
Вызвал.
— Садитесь, капитан…
— Спасибо.
Сел. Смотрит на меня, ждет вопросов. Я молчу. Он тоже молчит.
— Хочу, капитан, вам одно дело предложить. Не знаю, справитесь ли. Генералу Трухину нужен адъютант.
Смотрю, поскучнел мой капитан. Спросил:
— Разрешите?
— Говорите.
— Не справлюсь. Это не по мне. А потом, я очень господина Трухина побаиваюсь…
— В советский тыл лететь не боялись, а тут…
Смотрю ему в глаза, а сам думаю: «А вдруг ты, капитан, на самом деле один из тех, кто из ненависти к Советской власти сам лапы поднял и добровольно в плен пошел?»
А вслух говорю:
— Мы не биржа труда, чтобы о работе договариваться Прикажем — не только адъютантом, делопроизводителем будете.
— Лучше уж делопроизводителем, чем к генералу Трухину.
— Что так?
— Разрешите подумать?
— Думайте. До завтра…
Мне надо было события форсировать. Вот-вот вернется Трухин, спросит: «Кого вы мне, господин Никандров, нашли?»
На другой день мы с Кудрявцевым объяснились начистоту. Я начал было издалека, а он меня сам спросил:
— Скажите честно, что вы от меня хотите?
Рисковал я? Конечно, рисковал. Возможно, я не имел права так поступать, но уж очень мне трудно было одному и очень я в Кудрявцева поверил.
Как он обрадовался! «Товарищ Никандров! Я же сегодня второй раз на свет родился!»
Все мне рассказал.
— Я действительно капитан, родом из Ярославля. Моя настоящая фамилия Фомин, звать — Николай. Отец и мать живы. Были живы, когда их последний раз видел. Оба коммунисты. Жена, когда я ее последний раз видел, заканчивала педагогический институт…
Он много раз повторил «когда последний раз», словно подводил черту своей жизни, там за чертой была жизнь, а сейчас, как он мне сказал, «ничего, одна тоска».
— Но вы не подумайте, товарищ Никандров, что я совсем ослаб и только тосковать могу… Я теперь вами к жизни возвращенный…
Рассказал, при каких обстоятельствах в плен попал.
— В мае 1942 года немцы нам под Харьковом накостыляли… У меня на глазах генерал Городнянский
