Этой же ночью Иван Благовещенский выехал из Юрьевца. Флягин дал письмо с адресом: Москва, Маросейка, дом пятнадцать. Спросить Евдокию Тимофеевну Зайцеву.
«Не повезет, так во всем», — подумал Благовещенский, узнав о том, что Евдокия Тимофеевна будет только через месяц.
Это печальное известие сообщил Благовещенскому вышедший на звонок человек средних лет в кителе морского офицера, понятно, без погон.
Увидев, как расстроился неожиданный посетитель, моряк пригласил:
— Заходите, отдохните. — И представился: — Константин Константинович.
После Благовещенский так и не мог понять, почему он сразу проникся доверием к моряку, какая сила заставила его, Ивана Благовещенского, истерзанного невеселыми мыслями, измученного сплошными неудачами последнего года, все, без всякой утайки, рассказать человеку, с которым познакомился полчаса назад. Что за наваждение лишило осторожности и приказало отдать письмо Флягина? Самое чудное заключалось в том, что моряк ничем как будто не интересовался.
Узнав, что моряк служит в особом отряде ВЧК, Иван Алексеевич перепугался. А Константин Константинович неожиданно предложил:
— Если хотите, идите служить к нам… Вы мне нравитесь. Я скажу о вас Попову. Кстати, он сегодня будет здесь.
Начальник особого отряда ВЧК произвел на Благовещенского впечатление или сильно выпившего, или сумасшедшего. Он появился в матросской форме: из-под распахнутого бушлата виднелась грязная мятая форменка. Надпись на ленте бескозырки сдвинута набок, поэтому концы ленты были неровные. Он был вооружен так, как будто вот сейчас, немедленно должен идти в бой, — маузер в деревянной коробке, парабеллум за поясом, из кармана бушлата торчала рукоять еще одного пистолета.
Он крепко пожал Благовещенскому руку, посмотрел на него и сказал только одно слово:
— Беру!
Благовещенский почувствовал, что не может не смотреть на Попова, на его бледное, почти белое лицо с небольшими усиками. Но самым поразительным были у Попова глаза: голубые-голубые, с чуть заметными точками, немигающие, словно фарфоровые. Разговаривая, Попов поворачивал к собеседнику голову, а глаза так и оставались неподвижными. Благовещенский еще заметил, что Попов часто скрипит зубами, словно его мучает сильная боль.
— Сегодня еще трое прибыли, — сердито сказал Попов моряку. — Ты их подрепетни… — И вдруг крикнул: — Пусть расскажут, как флот загубили! — И сразу стих, заговорил по-деловому: — Понял? Подрепетни…
Видно, мысли у него прыгали, потому что он заговорил о другом:
— Сапог не хватает… Может, за махрой его пошлем? Для начала? Поговори с ним…
Выпив стакан крепкого чая, быстро съев предложенные моряком краюху хлеба и кружок конской колбасы, Попов поднялся, зевнул.
— Пойду, посплю немного. Разбуди меня в десять…
Константин Константинович объяснил Благовещенскому:
— Он просит вас съездить в Ярославль, слышали, он сказал: «За махрой». В Ярославле вы явитесь на огнесклад к товарищу Полухину. Потребуете, чтобы немедленно отправил — адрес он знает — винтовочные патроны… Потом обратитесь на махорочную фабрику, получите пять ящиков махорки, ее отправите сами по адресу: Москва, Трехсвятительский переулок, особому отряду ВЧК. Мандат вам подпишет заместитель председателя ВЧК Александрович. Предъявлять его только в исключительных случаях. Все ясно?
— Можно уточнить?
— Спрашивайте.
— У меня два вопроса. Первый — для кого я буду добывать патроны? И второй — почему вы выбрали меня, совершенно неизвестного вам человека?
— Отвечу. Патроны для справедливого боя за Россию. Вас выбрали потому, что господин Флягин о вас самого высокого мнения. Вы, наверное, его письмо не читали? Можете посмотреть…
Благовещенский глянул на первую строчку и даже не удивился, он просто засмеялся.
«Дорогой Константин Константинович! Предъявитель этого письма штабс-капитан Иван Алексеевич Благовещенский…»
— Но я ехал к Евдокии Тимофеевне.
— Евдокия Тимофеевна — это я, — серьезно ответил моряк.
Благовещенский не спал почти всю ночь — раздирали сомнения: «Отряд Чека, а патроны получают тайно! Дело явно не чисто! На кой черт мне влезать в это дело? Флягин, понятно, к чужим не послал бы, а все-таки. Приеду в Ярославль, явлюсь на огнесклад, а мне: «Кто такой?» Что я скажу? Попов, видно, сволочь крупная. Пристрелит как собаку…»
На рассвете Благовещенский тихо, стараясь не разбудить Константина Константиновича, поднялся и прямиком направился на Курский вокзал. Он твердо решил уехать в Муром, к сестре Елизавете.
РЕПЕТИЦИЯ
В начале июня в буфете ВЧК Андрей увидел нового сотрудника — рослого человека лет под сорок, с большой черной бородой. Широкие брови, лохматая шапка жестких, спутанных волос, смуглое лицо с цыганскими глазами — все в нем было ярко, необычно и невольно обращало внимание.
Буфетчица Маша, знавшая всех сотрудников, спросила новичка:
— Фамилия?
— Блюмкин.
Маша просмотрела весь список.
— Вас нет, товарищ Блюмкин, но я вам выдам паек Сергеева, он в отъезде, а вы скажите, чтобы вас включили в список.
— Обязательно.
Выдав кусок селедки, две «ландрининки» и четверть фунта серого овсяного хлеба, Маша подала Блюмкину пустую кружку.
— Чай на столике. Пейте сколько хотите.
— Не густо, — весело заметил Блюмкин. — Это что, завтрак, обед?
— На весь день. Вы посмотрите, какой я вам кусок селедки дала, — обидчиво ответила Маша. — Вот товарищу Мартынову остался один хвост…
Блюмкин от чая отказался и, положив селедку на хлеб, вышел из буфета. Маша вслед сказала:
— Чисто конокрад…
Через несколько дней Андрей, встречая Блюмкина в коридоре или в буфете, здоровался с ним как с хорошим знакомым — новичок оказался дружелюбным, веселым, любил пошутить. Большинство чекистов знало: Блюмкин — левый эсер, выполняет особые поручения заместителя председателя ВЧК Вячеслава Александровича.
Блюмкин стал приходить в буфет с фотографом ВЧК Андреевым, рыжеватым, веснушчатым человеком.
Прошло недели две, и Андреева из ВЧК уволили — он явился на работу пьяным, обругал часового у входа, когда тот потребовал показать служебное удостоверение.
Однажды поздно ночью Андрей и Блюмкин вместе вышли из подъезда.
— Вы домой? Где живете?
— Нам по пути. — Ему было приятно пройтись по ночной Москве с веселым, смешливым парнем.
В Леонтьевском переулке, возле бывшего особняка графини Уваровой, Блюмкин остановился.
