— Ну вот я и дома.
Андрей знал, что в этом доме помещались Центральный и Московский комитеты партии левых эсеров.
— Вы здесь живете? — удивился Андрей.
— Я бобыль — ни кола ни двора. А тут графские диваны… — Блюмкин протянул руку. — Спасибо за компанию. До завтра.
Пошло несколько дней, и Андрей снова встретился у выхода с Блюмкиным.
— Пошли? — пригласил Блюмкин и сразу спросил: — Читали о деле Восторгова? Да что я вас спрашиваю, вы же им занимались. Расскажите поподробнее.
— Вы меня извините, товарищ Яков, но в нашем отделе не принято на улице разговаривать о делах.
— Это вы меня извините, — с подчеркнутой вежливостью произнес Блюмкин. — Просто интересно, как вы этих попов размотали.
— Ничего интересного…
На этот раз расстались на углу Воздвиженки и Моховой, у здания, где находилась крестьянская секция ВЦИКа.
— Ну вот я и дома!
— Переменили квартиру? — спросил Андрей. — Тут тоже хорошие диваны?
— Ближе к работе. А мне трудно ходить… Мешает проклятое плоскостопие…
В слабоосвещенном окне первого этажа Мартынов увидел человека, похожего на бывшего фотографа ВЧК Андреева. «Что он тут делает?» — подумал Андрей. Распрощавшись с Блюмкиным, Мартынов посмотрел на окно пристальнее, но ничего не разглядел, чья-то заботливая рука задернула зеленую занавеску.
Задержись Мартынов на несколько минут, он бы увидел, как к подъезду крестьянской секции ВЦИК подошел заместитель председателя ВЧК Александрович, за ним член Центрального комитета левых эсеров Камков, а еще несколькими минутами позднее торопливо прошла в своей длинной юбке Мария Спиридонова.
«Партийный стаж» у левых эсеров был невелик — около шести месяцев. Организационно партия левых эсеров оформилась на своем первом съезде в начале декабря 1917 года. До этого она считалась левым крылом партии социалистов-революционеров, занимавшей откровенную буржуазную позицию. Отколовшись, создав самостоятельную партию, левые эсеры унаследовали веру в революционную фразу, теорию героя и толпы. Сохранять это наследство помогали многие члены Центрального комитета, и особенно Мария Спиридонова.
В 1906 году двадцатидвухлетняя Мария Спиридонова убила главаря тамбовских черносотенцев, главного организатора погромов на Тамбовщине Луженовского и попала за это на каторгу.
После февральской революции Спиридонова стала лидером левых эсеров, самым популярным оратором своей партии. Не имея ничего общего ни с рабочим классом, ни с марксизмом, Спиридонова с ненавистью и пренебрежением относилась к большевикам, считая их неспособными стоять во главе русского государства. Она скрепя сердце согласилась на то, чтобы в Советское правительство вошли ее коллеги по партии: Прошьян — в качестве народного комиссара почт и телеграфа, Колегаев — наркома земледелия, Штейнберг — наркома юстиции.
Шли недели, месяцы, а большевики и не думали уходить с политической сцены, они, наоборот, укреплялись. Надежда на то, что левые эсеры станут самой влиятельной партией России, не оправдывалась.
Для привлечения внимания к своей партии левые эсеры решили «хлопнуть дверью». Но выход из правительства ожидаемого эффекта не дал. Тогда Центральный комитет левых эсеров по настоянию Спиридоновой принял решение убить графа Мирбаха и этим разорвать Брестский мир. Спиридонова взялась руководить террористами.
На совещание собрались в крестьянской секции ВЦИКа.
— Докладывайте, Блюмкин, — приказала Спиридонова. — Только самое главное, у нас мало времени…
— Я считаю, что нам крайне повезло, — весело начал Блюмкин. — Мной арестован военнопленный офицер австро-венгерской армии лейтенант Роберт Мирбах. По непроверенным сведениям, он племянник посла, во всяком случае — однофамилец.
— За что арестован?
— В связи с самоубийством одной дамы, некоей Ланстрем… Дело не в этой особе, а в лейтенанте Мирбахе. Откровенно говоря, его можно было бы не брать, но мы рассчитали, что это тот живец, на которого мы будем ловить господина посла.
Блюмкин подал Спиридоновой листок, исписанный мелким почерком.
Спиридонова вслух прочла:
«Удостоверение. ВЧК уполномочило ее члена Я. Блюмкина и представителя Революционного трибунала Н. В. Андреева войти в переговоры с господином Вильгельмом фон Мирбахом, германским послом в Российской Советской республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу.
Спиридонова бросила бумажку на стол.
— Чепуха! Эту наглую глупость Дзержинский не подпишет…
Александрович с укоризной сказал:
— Не надо, дорогая Мария Александровна, швыряться словами и такими бумажками. Вы знаете подпись Дзержинского?
— Знаю.
Александрович положил перед Спиридоновой листок, на котором было не меньше пятнадцати подписей Дзержинского.
— Похожи?
— Очень. Кто?
— Я, — не без гордости сказал Александрович. — Несколько дней практики… Бланк, когда потребуется, дам я. Напечатаю сам. Ксенофонтов, увидев подпись Дзержинского, подмахнет сразу, а печать прихлопну я — она у меня постоянно.
— Неплохо, — похвалил Камков…
— Дальше? — уже заинтересованно спросила Спиридонова.
— Дальше все просто, — с усмешкой ответил Блюмкин. — Я и Андреев появляемся в посольстве. Я — как сотрудник ВЧК, Андреев, — как представитель Революционного трибунала.
Спиридонова настороженно посмотрела на Андреева, резко сказала:
— Надеюсь, Андреев будет трезвый? Дальше!
— Мы добиваемся приема у Мирбаха.
— Надо раздобыть план посольства.
— Добыли! Можете посмотреть. Вот эта небольшая комнатка — первая приемная, секретарская. Из нее ход во вторую, большую приемную, где, по всей вероятности, нас и примет Мирбах. Из этой второй двери выйдет Мирбах. Приемная в первом этаже. Он невысок. После операции мы выскакиваем в окна.
Спиридонова нервно заходила по комнате.
— Только бы удалось! Это будет такая наша победа! Давайте проведем репетицию. Какая там мебель, узнали?
— Узнали. Посредине небольшой овальный мраморный стол. Вот тут, у дверей в секретарскую, еще столик, маленький. Стулья.
— Отлично. Начинаем репетицию. Камков, вы посол. Выходите из двери и садитесь. Естественно, что
