Мирбах сядет тут… Зачем ему кружить вокруг стола? Предположим, тут сядет переводчик, чуть позади графа, но так, чтобы слышать и видеть тебя, Яша. Тут кто-нибудь из немцев…
— Лишних не будет. Мы попросим конфиденциальной беседы.
— Хорошо, но кто-то все-таки будет.
— У посла есть переводчик, но иногда перевод делает советник доктор Рицлер. Возможно, выйдет он. Надо, чтобы он… Заодно и его. И обязательно будет присутствовать адъютант посла лейтенант Мюллер. Мирбах без него — никуда.
Спиридонова долго молча смотрела на план, что-то соображала.
— Оружие?
— Бомба и на всякий случай револьверы.
— Как пронесете бомбу?
— В портфеле, вместе с бумагами, она довольно плоская.
Спиридонова переспросила:
— Эта дверь в секретарскую? Откуда в комнату может вбежать охрана?
— Только через эту дверь, — объяснил Александрович.
— Куда она открывается?
— В большую приемную.
— Тогда пусть Андреев сядет возле столика, который стоит у двери. Когда Блюмкин метнет бомбу, ты закроешь дверь столиком. Это даст вам лишних две-три минуты. Бомбу бросите после разговора, когда Мирбах подойдет к своей двери. Иначе и вам несдобровать. Все ясно? Давайте репетировать. Вы допущены в большую приемную… Входит Мирбах… Камков, входите. Не так быстро, Мирбах ходит медленно. Яша, вы идете к графу навстречу. Идите… Не торопитесь! Невежливо подойти к столу раньше посла… Он может вас заподозрить… Андреев, вы садитесь около столика… Портфель у вас? Не забудьте отдать его Блюмкину… Лучше, если у каждого будет свой… Так. Хорошо. Сели… Блюмкин, начинайте разговор…
— Господин посол! Мы уполномочены сообщить вам…
Блюмкин вошел в роль. У него даже дрожал голос.
— Спокойнее, Яша! Как можно спокойнее!
Камков удивленно спросил:
— Извините, что вмешиваюсь! Но я не понимаю, Мария Александровна, зачем все это?.. По-моему, как только Мирбах войдет — сразу ему под ноги наш подарок…
— Вы, как всегда, торопитесь, Камков. Как только Яша начнет доставать бомбу из портфеля, его немедленно убьет Мюллер. Он не дурак, сразу поймет — на кой черт понадобился в приемной посла этот ящик… Давайте лучше помолчите. Яша, продолжайте…
— Мы уполномочены сообщить вам, что ВЧК арестован ваш родственник, лейтенант Роберт Мирбах… А что дальше? Я право, не знаю…
Спиридонова недовольно буркнула:
— А говорите, подготовились! Если граф заявит, что положение родственника его интересует, тогда вы говорите: «Разрешите, господин посол, познакомить вас с документами!» И расстегиваете портфель.
— А если Мирбах скажет, что этот лейтенант его не интересует? — спросил Камков.
— Вы на редкость проницательны, Камков, — съязвила Спиридонова. — Я именно такое предположение и хотела высказать… Тогда, Яша, вы говорите: «Все же, господин посол, я на всякий случай оставлю вам копии всех документов». А вы, Андреев, встаете и загораживаете дверь. Где вы оставите автомобиль? Здесь? Отлично. Кто шофер?
— Кольт. Свой.
— Не струсит?
— Не должен. Он же ничего не знает.
— А когда громыхнет?
— Думаю, не струсит.
— Впрочем, это ваше дело… Важно убить Мирбаха…
— Не беспокойтесь, убьем.
— Желательно, чтобы вы остались живы.
— Постараемся.
— И еще желательно, чтобы вы не попали в руки немцев или ВЧК.
— Постараемся… Мы уговорились, если кто-нибудь из нас будет ранен и не сможет уйти, другой добьет. В крайнем случае — самоубийство.
— Вы понимаете, на что вы идете? Андреев, понимаете?
— Отлично понимаю, Мария Александровна.
Спиридонова встала. Глаза загорелись — того и гляди перекрестит террористов.
— Россия не забудет вашего подвига! Партия социалистов-революционеров, русский народ вечно будут вспоминать вас… На Красной площади, где Минин и Пожарский, поставят памятник Егору Сазонову, Ивану Каляеву и вам, если вы погибнете. Но вы не погибнете. Я верю в вашу счастливую звезду.
— Мы бы хотели знать день, Мария Александровна. Хорошо бы поскорее. У нас, как у всех людей, нервы…
— День? Скажу в свое время. И день и час. А теперь давайте еще раз прорепетируем. Камков, встаньте на свое место. Вы — Мирбах. Идите. Медленнее!..
1918, ИЮЛЬ
Его Величество российский обыватель притих, ждал чего-то необычайного, сверхъестественного.
— О, господи!
Стояла невероятная духота. Термометр у Исторического музея, висевший в тени, в полдень показывал тридцать четыре градуса.
Ежедневно над Москвой проносились грозы, иногда одна за другой, словно кто-то гнал только что отгремевшую тучку обратно. Дожди были краткие — крупные капли падали на горячий асфальт и немедленно высыхали. И снова жара, воздух раскален, нечем дышать.
ПЯТОЕ ИЮЛЯ
Утром первого июля в кабинет Петерса вошел Александрович.
— Я не помешал, Яков Христофорович?
— Пожалуйста, — любезно ответил Петерс. — Мы тут обсуждаем некоторые вопросы, связанные со съездом Советов.
— А я как раз по этому делу, — сказал Александрович. — Мне только что звонил командир особого отряда Попов. Он интересовался…
— Почему охрана Большого театра во время съезда поручена не его отряду? — улыбнулся Петерс — Он мне тоже звонил. И я ему объяснил, что по просьбе Якова Михайловича Свердлова охрана театра поручена латышским стрелкам.
— Так просил Свердлов? Тогда прекрасно… Я успокою Попова, а то он нервничает, думает, что ему не доверяют.
— Пожалуйста, успокойте, — снова улыбнулся Петерс. — Вы же знаете пристрастие Якова Михайловича к латышам… Да и я к ним неравнодушен… У вас есть еще что-нибудь ко мне?
— Нет.
Александрович сел около стола. Петерс продолжал:
