За Афанасьевым прилетел самолет. Ночью начальник связи 2-й ударной улетел на Большую землю. На аэродроме его встретили генерал армии Мерецков и армейский комиссар первого ранга Запорожец.
Они рассказали потрясенному Афанасьеву о том, что германское радио сообщило:
«Во время очистки недавнего волховского кольца в своем убежище обнаружен и взят в плен командующий Второй ударной армией генерал-лейтенант Власов».
— Эх, Андрей Андреевич! Видно, гордыня помешала тебе принять мой добрый совет… Были бы сейчас вместе, — подумал вслух Афанасьев.
Он еще не знал, что Власов сдался в плен добровольно.
Я прочел сотни документов. Не могу забыть страницы из дневника младшего лейтенанта Николая Ткачева.
Ткачева убили под Мясным бором, когда он с остатками своей роты 1238-го полка 382-й стрелковой дивизии выходил с боем из окружения. Его друг, лейтенант Петр Воронков, сохранил дневник.
«Я стою на берегу Глушицы. Когда-то, совсем недавно, перед самой войной, мы забрели сюда с Паней. Боже ты мой, как нам было хорошо! А сейчас тут мышь не проскочит — немцы простреливают каждый сантиметр. Как я ненавижу войну! Но все равно я буду драться до последнего, а если умру, то с сознанием исполненного долга. Какой-то подлец пустил слух, что нас предали. Я все допускаю: ошибки, промахи, глупость, наконец, но предательство…»
Николай Ткачев не знал, что Власов предатель.
Я теперь это знал. Я понял — Власов мог выйти из окружения. Мог выйти и не вышел. Не захотел. Ушел к врагу. И он стал для меня личным врагом, потому что изменил моей Родине, моему народу, в том числе и мне, Андрею Мартынову, моей жене, моим детям.
Я спросил Мальгина:
— Когда?
— Когда будешь готов.
— Я готов. Я готов совершить приговор над этим выродком.
— Этого мы тебе не поручаем. Его будут судить… Продолжай готовиться.
Я продолжал готовиться.
НЕМЕЦКИЕ САПОГИ
Командующий 2-й ударной армией Волховского фронта сдался в плен 13 июля 1942 года.
На опушке леса, куда немцы вывели Власова, командовавший ротой обер-лейтенант Шуберт отвинтил крышку фляги, наполнил ее и протянул Власову. Обер-лейтенант говорил по-русски плохо, старался дополнить речь жестами.
— Камю… Гут коньяк… Возвращает силы…
В первые часы общения с немцами, особенно когда шли по лесу, Власов был все время настороже: часто оглядывался, старался ближе держаться к обер-лейтенанту — как бы чего не вышло. «Черт их знает! Пришибут ненароком».
Здесь, на опушке, под ярким солнцем, Власов почувствовал, что успокаивается. Ему понравилось, что обер-лейтенант, предложив коньяк, щелкнул каблуками и отступил на два шага. Понравилось и то, что, обращаясь к нему, офицер все время козырял: «Герр генерал…»
Коньяка Власову не хотелось — солнце уже палило вовсю, гораздо приятнее, нужнее была бы кружка холодной воды, но Власов выпил коньяк, как знаток, мелкими глотками — боялся обидеть отказом офицера. Протянув немцу пустую крышку, Власов поклонился, хотел поблагодарить по-немецки и неожиданно сказал:
— Мерси…
Обер-лейтенант ловко принял крышку, поставил на ладонь и все тем же почтительным тоном осведомился:
— Ешчо, герр генерал?
— Мерси, обер-лейтенант.
Смущал Власова только молодой, лет двадцати двух, обер-ефрейтор. Власов обратил на него внимание еще в лесу, в первые минуты общения с немцами. Когда по просьбе Власова немцы расстреливали автоматчиков из его охраны, обер-ефрейтор смотрел на русского генерала с явным презрением.
Немцы вытащили из шалаша продавщицу военторга Зину. Власов спал эту ночь с ней под одной шинелью, всю ее истерзал, искусал ей грудь и губы. Сначала Зина не поняла, что хотят с ней сделать немцы. Она торопливо застегивала пуговицы на гимнастерке. За короткие секунды у нее осунулось лицо, большие черные глаза стали еще больше. Когда высокий, с лохматыми бровями солдат потащил ее к дереву, под которым лежали мертвые автоматчики, Зина упала на землю, заплакала, закричала:
— Андрей Андреевич! Родненький! Товарищ генерал, не убивайте! Пожалейте меня!..
Власов отвернулся и увидел нахмуренное лицо молоденького обер-ефрейтора. Раздались выстрелы, и Зина перестала кричать. Когда уходили, Власов не выдержал, посмотрел на труп Зины. Юбка задралась выше колен, и Власов отчетливо увидел на левой ноге коричневое родимое пятно, Зина называла его «пчелкой»: «Представьте себе, и у мамы, и у меня на одном и том же месте… Я не потеряюсь, меня по «пчелке» всегда найдут…»
Обер-лейтенант снова протянул наполненную крышку и невпопад сказал: «Пофторение — мать утшение».
Власов на этот раз выпил без всякого щегольства.
— Мерси…
Солдаты засмеялись. Обер-лейтенант нахмурился, и смех прекратился. Власов все же успел заметить: солдат рассмешил обер-ефрейтор — ловко показал, как генерал опрокинул крышку.
Подкатил черный «оппель-адмирал». Из машины вышел капитан и козырнул Власову. Обер- лейтенант пригласил:
— Прошу, герр генерал…
Он ловко открыл дверцу, осторожно поддержал Власова под локоть и, убедившись, что генерал уселся, сильно захлопнул дверцу.
В машине было прохладно, пахло кожей, сигарами, Власову стало неловко за свои облепленные засохшей рыжей глиной сапоги, он хотел подобрать ноги под сиденье, но ничего не получилось — сиденье было низкое.
Капитан молчал. Власов вопросительно посмотрел на спутника — хоть по-немецки, но скажи что- нибудь! Капитан не проронил ни слова. Молчание стало для Власова невыносимым, и он неожиданно для себя сказал:
— Хорошая машина! Зеер гут автомобиль…
Капитан даже не посмотрел в его сторону, не отвел взгляда от бело-розовой, густо усыпанной веснушками шеи шофера.
Показались железнодорожные постройки. Машина остановилась возле двухэтажного дома из красного кирпича. Капитан вышел из машины, открыл дверцу и по-русски произнес:
— Мы прибыли, господин генерал. Станция Сиверская… Вас желает видеть командующий группой армий «Север» генерал-полковник Линдеманн.
