«Может, и лучше… Плохая видимость!»
Десять часов. Кто это там первый появился на трибуне Мавзолея? Неужели?
Из Спасских ворот на коне выехал Буденный.
— Товарищ Маршал Советского Союза! Войска для парада в ознаменование двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции построены. Командующий парадом командующий московским округом генерал-лейтенант Артемьев.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуйте, товарищ Маршал Советского Союза!
— Поздравляю вас с праздником!
— Ура! Ура! Ура!
И была произнесена речь.
— Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики… Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии. Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..
На Бородинском поле снова бой. В подмосковных селах и городах — бой!
Прямо с парада, с Красной площади, — в бой, на фронт, проходивший по реке Наре, Истре, по каналу Москва-Волга, под Крюковом, Дубосековом.
Многие не дожили до победы.
Москва выстояла.
Солдаты, офицеры и генералы 16-й, 19-й, 24-й, 32-й армий — живые, вышедшие из вяземского окружения, погибшие, попавшие не по своей воле в плен, все выполнили свой долг, помогли отстоять Москву.
Они дрались до последнего патрона, до последней капли крови. Дрались раненые, дрались умирающие. Они затормозили наступление двадцати восьми немецких дивизий, остановили их под Вязьмой, помогли погасить «Тайфун», пока другие армии готовились к великой победоносной битве.
Честь им и слава, как и всем тем, кто стоял под Москвой, кто отстоял столицу!
«ИДИ, ВЛАСОВ, ИДИ…»
В тоскливые, серые дни плена врезались ужасные, немыслимые.
В Вязьме в госпиталь для военнопленных, куда перевели Лукина, привезли раненого полковника артиллерии Евгения Николаевича Мягкова.
Врач, наш, советский, осмотрел.
— У вас гангрена… Понимаете?
— Ясно, доктор…
— Необходимо ампутировать ногу…
— Высоко?
— Выше колена…
— Надо так надо… Если не отнять — помру?
— Наверняка… Гангрена…
— А если отнимете, поживу?
— Полностью гарантий нет…
— Шанс есть? Хоть один?
— Что вы, Евгений Николаевич! Больше.
— Режьте!
— Только у нас ничего нет, никаких анестезирующих… Понимаете — ничего…
— По живому будете?
— Да.
— Режьте…
Врачи — наши, пленные, сестры — тоже наши девчата. А старшая сестра — немка — поставлена для контроля. Полковник все просил доктора:
— Доктор, милый, поскорее… Очень прошу, поскорее.
Девчата плакали. Инструмент подают, а сами ревут. А он все свое:
— Поскорее!
Немка, длинная, худющая, лицо темное, глаза скучные, сначала молчала, потом начала торопить хирурга:
— Шнель, шнель…
Принялась вытирать пот со лба у Мягкова своим платком с кружавчиками… И не выдержала — грохнулась в обморок.
Мягков ночью потерял сознание и все кричал:
— Маруся, Маруся…
Немка подходила, давала пить, и не воду, а по ее распоряжению приготовленный клюквенный морс.
Раненые слышали, как она несколько раз сказала:
— Майн либер! Майн либер…
Утром полковник Мягков умер.
Из Вязьмы Лукина перевезли в Смоленск. Везли на пятитонном грузовике. Носилки поставили на пол, на скамейках, установленных вдоль бортов, уселись солдаты, уперлись сапогами с обеих сторон. Один сапог очутился возле подбородка Лукина и все лезла в глаза стертая подковка. Шоссе изрыто, грязь комьями замерзла, до окаменелости. Мотало вправо, влево, подбрасывало вверх — молотилка, не машина. Охрана не случайно уперлась в носилки, видно, не впервой ехали, знали, как тут кишки выматывает.
Вдобавок, только отъехали, забесилась вьюга.
Солдаты по очереди прятались в кабину — отогреться, прикладывались к фляжкам, жевали бутерброды, курили. Лукина мутило, хотя бы разок затянуться!
Въехали в разбитый, сожженный Смоленск. Кажется, вот тут, где сейчас развалины, совсем недавно командующий войсками 16-й армии генерал-лейтенант Лукин принимал единственное пополнение. Прибыли тогда из Горького две тысячи солдат, офицеров, политработников — большинство рабочих, коммунистов.
Распределяли их по полкам мизерными дозами, как живую воду в сухой, прокаленной степи, — по двадцать-тридцать человек. И эти люди, многие уже немолодые, снявшие шинели после гражданской войны, сотворили чудо — дрались храбро, дерзко, а главное — умело сцементировали уставших от отступления бойцов. Это с их помощью немцы начали соображать, что Россия — не место для увеселительных прогулок…
«Будете помнить Смоленск! Будете…»
Солдаты заспорили: куда везти пленного генерала — в Вязьме им не растолковали — в немецкий
