партизанской войны.
Но организация новых отрядов не всегда проходила гладко. В том же Бегомльском районе, где был образован отряд «Борьба», мы познакомились с восьмой группой партизан, которую возглавлял человек, именовавший себя политруком Ивановым. Кем он был на самом деле, установить не удалось, поскольку документов при нем не было и людей, служивших с ним в одной воинской части, также не имелось. Одет он был неряшливо, заросший, немытый, расхлябанный. Трудно было поверить, что он служил в регулярной Красной Армии. Вместе с ним в группе насчитывалось пять партизан. Еще до знакомства с «политруком Ивановым» к нам поступили жалобы местных жителей, что он и его парни ведут себя отвратительно:
— Какие они партизаны! Грабители они, по сундукам шарят.
Надо было проверить эти данные и вообще разобраться в судьбе группы, состоявшей из окруженцев. При встрече «политрук Иванов» на предложение войти в отряд «Борьба» сказал мне резко, непримиримо:
— Не хотим объединяться!
— Но почему? Объединение в интересах партизанского движения. Есть партийные директивы на этот счет. Разве партия тебе не указ, ты же называешь себя политруком!
— Здесь, в лесу, я сам себе хозяин, — ответил Иванов и стал доказывать, что мелкой группой легче прожить.
По всем признакам «политрук» был анархиствующим атаманом с бандитскими наклонностями. Местные партизаны уже дважды приговаривали его к расстрелу за грабежи, но захватить его не могли, он был хитер и увертлив. Напомнив ему все прежние печальные факты, я заверил его, что с приходом нашего спецотряда всякой вольнице в партизанской войне кладется конец и что на этот раз ему придется или подчиниться дисциплине, или же ответить по всей строгости закона.
— А как вы смотрите на свое будущее? — спросил я у бойцов группы Иванова.
Те замялись, видать, вожак пользовался у них авторитетом. Так оно и оказалось; бойцы ответили:
— Что командир скажет, то и станем делать.
Не теряя надежды обратить группу на путь истинный, я сумел убедить «политрука Иванова» подчиниться дисциплине и начать целенаправленные действия против оккупантов. Для начала им было поручено взорвать мост на шоссе, по которому ходил немецкий автотранспорт.
Группа ушла и не появлялась двое суток. Наконец мои бойцы с помощью населения отыскали ее и привели ко мне. Все пятеро были пьяны, из карманов торчали бутылки самогона.
— Доложите о выполнении задания! — приказал я «политруку».
— Не нахожу нужным отчитываться! — грубо ответил Иванов.
Мои бойцы обезоружили горе-партизан и взяли их под стражу. Следствие показало, что «политрук Иванов» и его парни даже не подумали осуществить порученную операцию. Запрятали тол в мох, а сами подались в ближайшую деревушку шарить по кладовым и вымогать самогон. Два дня пропьянствовали и собирались кутить дальше, если б не бойцы нашего отряда, посланные на розыски.
Картина прояснилась. Это была не партизанская группа, а вооруженная шайка уголовников. Ее дальнейшую судьбу нетрудно было предугадать: от грабежей крестьян она очень скоро перешла бы к прямому предательству, к службе в полиции. В условиях вражеского тыла, жестокой борьбы с иноземным нашествием решение могло быть только одно: всю группу мы приговорили к расстрелу. Двух молодых парней, чистосердечно раскаявшихся в совершенных проступках, ранее состоявших в комсомоле, приговорили условно и зачислили в отряд «Борьба» с испытательным сроком.
Приговор, с одобрением встреченный местными жителями, привели в исполнение.
Партизанская весна
Первые потери спецотряда. — Воронянский и Тимчук. — Двенадцать грузовых парашютов. — Могучая рука Москвы.
Из Бегомльских лесов мы повернули на юг. Накануне рейда я получил в наркомате явки с заданием уточнить, какие из них сохранились, а какие потеряны по тем или иным причинам. Забегая вперед, скажу, что около половины явок оказались действующими и пригодились нам в ходе разведывательных и диверсионных операций.
Проводником у нас вызвался партизан Тимофей Ясюченя. По пути отряду предстояло пересечь шоссейную и железную дороги Минск — Москва. Мы подходили к районам с большим сосредоточением немецко-фашистских войск. Особенно бдительно враг охранял железнодорожные магистрали. Если автомобильную дорогу отряд миновал быстро и бесшумно, то у железнодорожного переезда близ станции Жодино все сложилось по-иному.
Шедшая как всегда впереди разведывательная группа Дмитрия Меньшикова на полотне железной дороги столкнулась с гитлеровской охраной. Та подняла тревогу, открыла стрельбу. Но все же разведчики прорвались на ту сторону. Из находившихся у разъезда домов выскочили новые фашистские солдаты и поспешили на подмогу своим патрулям. Я решил прорваться с боем и вслед за разведкой отправил группу политрука Алексея Григорьевича Николаева, бывшего пограничника, боевого и находчивого командира. Когда его группа ушла вперед, я скомандовал:
— Огонь! В атаку! — и повел на железнодорожную насыпь основные силы отряда.
Противник, залегший по другую сторону полотна, встретил нас густым автоматным огнем, и я услышал возглас, решивший судьбу нашей атаки:
— Дуб ранен!
О благополучном переходе через железную дорогу с тяжелораненым на руках не было и речи. Мы рисковали и его жизнью и жизнью тех, кто его понесет. Поэтому я приказал отойти назад, в лес. Немного погодя к нам вернулась группа политрука Николаева, а разведчики Меньшикова оторвались от нас и ушли. Много дней мы ничего не знали о них.
Наш доктор Иван Семенович Лаврик осмотрел Добрицгофера и обнаружил, что у него навылет прострелена грудь и рана на ноге. Ранение оказалось тяжелым. Оставлять Дуба в отряде не следовало. Мы донесли его до границы Логойского района, в котором нам предстояло базироваться, и поручили его судьбу леснику Захару Алексеевичу Акуличу. В Москве я получил совет от Дмитрия Николаевича Медведева не доверять лесникам и лесным объездчикам: фашисты в первую очередь вербовали их в осведомительную агентуру. Но другого выхода у нас не было, пришлось рискнуть.
Акулич поначалу отказывался укрыть раненого, ссылаясь на то, что гитлеровцы в его доме нередкие гости. Я на это ответил, что как раз в доме-то прятать нашего бойца и не следует. Гораздо разумнее поместить его в лесной землянке, подальше от дорог и тропинок.
— О его существовании никто, кроме вас, не должен знать, — сказал я, — даже ваши жена и дети.
— Но ему же надо хорошее питание, а где я возьму?
— Купишь в деревне, — и я выдал Акуличу несколько сот немецких марок из кассы отряда. — Молоко, яйца, витамины. И помни, оккупанты пришли, оккупанты уйдут, а Советская власть будет всегда, если предашь — под землей найду и уничтожу как последнего гада!
Лесник заверил, что он выполнит поручение. В глухом местечке мы оборудовали удобную землянку, снабдили Дуба продуктами, медикаментами, перевязочным материалом. Доктор Лаврик проинструктировал раненого и опекуна, как проводить лечение. Побледневший от боли Добрицгофер слабо улыбнулся, поблагодарил. Он отдал бойцам автомат и маузер, оставив себе лишь пару гранат.
— Если пожалуют наци, вместе со мной взлетят на воздух, — объяснил нам.
— Не пожалуют, Карл Антонович, — успокоил я его. — Через месяц-два мы заберем тебя, и опять будешь громить фашистов.
Леснику я наказал спустя этот срок передать Добрицгофера людям, знающим пароль. Акулич заучил
