В.М. Про себя.
М.В. Или все-таки про меня? В связи с этим, Володь, вопрос первый, с которого наконец-то я нашел место и время начать поговорить: мы с вами знакомы лет десять… пятнадцать?
В.М. Я скажу точно — в 2001-м году я взял у вас интервью, познакомившись с вами в том же году.
М.В. О’кей, пусть будет 12, пусть будет даже 11,5. Теперь расскажите — мы с вами ровесники и более или менее находимся в одном социальном слое. Почему мы на «вы»? Вопрос к вам.
В.М. Гм. Мне никогда это не мешало. Если я начинал с человеком разговаривать на «вы», никакие брудершафты мне уже были не нужны. Я никогда не пил на брудершафт. Возможно, это семейное. Моя мама — Марина Пастухова-Дмитриева — она была первый раз замужем за Владимиром Владимировичем Дмитриевым — замечательным художником, главным художником МХАТа и Большого театра. Он был на 17 лет ее старше, она всю жизнь до его последнего дня была с ним на «вы».
Такое случается. И совершенно не мешает людям.
М.В. Безусловно, случается. Но так как я затрудняюсь представить себя в качестве не только вашей сестры, но и вашей жены, то определенное неудовлетворение по-простому выражу: потому что зачем? Вам виднее, человека надо уважать и принимать таким, какой он есть, особенно когда, слава Богу, есть что принимать.
Таким образом, как вы — нормальный филолог, переводчик — стали телевизионщиком?
В.М. Я филологом никогда не был.
М.В. А кем же вы были?!
В.М. Когда мы закончили филологический факультет…
М.В. Здрассьте, а на кого же учили там?
В.М. Да, я учился на филолога. Филологический факультет МГУ, нидерландский язык и литература. Когда мы его закончили и наконец-то сдали все госэкзамены, мы уже были в здании на Ленинских горах… или на Манежке, я не помню. Так мы с моим товарищем Колей Лапотенко, который был первым браком женат на внучке Молотова, которая тоже училась у нас на курсе. Мы с ним пошли в чебуречную, взяли бутылку водки и по два чебурека и долго выясняли: что такое фонема и что такое морфема. Он при этом учился десятый год, я — шестой. Вот.
Поэтому филологом я себя никогда не считал. Я считал, что филология — это способ немного образовать себя, ну, во всяком случае, если ты хочешь. А голландский я выучил замечательно. И лучше меня в стране говорил только один человек по-голландски.
М.В. Посол Нидерландов?
В.М. Нет, из тех, кто имел гражданство. Это был мой учитель — Владимир Белоусов — один из моих учителей. Он говорил всегда лучше меня.
М.В. В каком году вы кончили филфак московский?
В.М. Это был 73-й год. И сразу пришел в АПН.
М.В. Вы пришли в АПН, вы стали журналистом. И куда вас отправили?
В.М. Никуда. Я пришел…
М.В. Но вы в Москве работали?
В.М. Да, я пришел на Пушкинскую площадь, в издательство «Западная Европа».
М.В. Что это такое было — «Западная Европа»?
В.М. Там были все страны Европы. И я попал в редакцию, где была Франция и Бельгия…
М.В. Редакция издательская, газетная или радиовещания?
В.М. Нет-нет-нет. Это писатели…
М.В. Литература?
В.М. Я издавал журнал. Ну, не я издавал, я делал его. Журнал еженедельный.
М.В. Вы были редактором еженедельного журнала на голландском языке?
В.М. Да, но он печатался в Голландии от имени нашего посольства, под его маркой. И плюс я в него писал все время.
М.В. Одна секундочка. Это был коммунистический журнал?
В.М. Ну естественно!
М.В. Это был советский, значит, голландский журнал.
В.М. Это был еженедельный информационный бюллетень посольства СССР в Нидерландах, если точно его называть. Но он был на 24 полосах.
М.В. Это продавалось в Голландии?
В.М. Нет, он распространялся.
М.В. Значит, бесплатно.
В.М. И даже мои статьи тоже были бесплатны. Может быть, когда-то за них и получали деньги, но вряд ли.
Один раз я принес АПН большой доход, поскольку я был единственным журналистом, допущенным на процесс над Матиасом Рустом, который сел на Красной площади.
М.В. Какой блеск!
В.М. Причем меня допустили туда с камерой, с которой я никогда не работал. Я уже уходил из АПН на телевидение, практически уходил. И вот тогда мне сказали, что АПЦ получило чуть ли не 900 тысяч марок за эксклюзивность съемки.
М.В. Повторите, пожалуйста, сколько было журналистов на процессе над Матиасом Рустом?
В.М. Я.
М.В. Один?
В.М. Снимающий — да.
М.В. Вы там были единственным тележурналистом?
В.М. Да, но я не был тележурналистом.
М.В. А что такое «снимающий»?
В.М. «Снимающий» — со мной рядом стояла камера. В АПН только что была создана редакция видео.
М.В. Это была телевизионная камера?
В.М. Миша, ну не тюремная же. Не автомобильная. Телевизионная камера.
М.В. За ней стоял телевизионный оператор?
В.М. Мозольный. Да. Стоял телевизионный оператор.
М.В. А вы при этой камере были журналистом?
В.М. У вас железная логика. Тест на детекторе лжи. Я был журналистом при этой камере.
М.В. Если это не тележурналист — то что такое тележурналист?
В.М. Тележурналист… Мне разрешили задать Русту только один или два вопроса. Меня к нему, в общем, не допускали. Но я как-то все-таки умудрился пролезть через каких-то прапорщиков и о чем-то его спросить.
М.В. Слушайте, а вопросы помните?
В.М. Что-то о его ощущениях, о состоянии. Ощущает ли он себя героем или маргиналом — кем? Что-то в этом роде. Я сейчас точно уже не помню.
М.В. И в результате этот телесюжет обошел весь мир. Он был единственный с процесса.
В.М. Мне потом рассказывали, что на нем, из этих материалов, слепили даже, смонтировали какие-то фильмы в Германии и еще где-то там. Но я их не видел.
М.В. И вот в течение 12 лет вы работали редактором советского журнала, информационного бюллетеня…
В.М. Нет-нет-нет! Я не так много работал.
М.В. Не работали… Что же было между 73-м, когда вы пришли в АПН, и по 86-й,
