когда вы снимали Руста?
В.М. Я пришел младшим редактором, а ушел я оттуда уже обозревателем.
М.В. В каком году ушли?
В.М. В 86-м. В декабре 86-го. И 3 января 87-го…
М.В. То есть 13 лет вы все-таки в журнале проработали?
В.М. Нет. Журналом я уже не занимался. Я в основном писал.
М.В. Писали что?
В.М. Ну, 6 лет я занимался розыском нацистских преступников.
М.В. Вы их искали в качестве кого?
В.М. В качестве нацистских преступников. Они скрывались.
М.В. При этом себя вы имели в качестве кого?
В.М. Я случайно набрел на одного голландского…
М.В. Вы были журналист? Вы были репортер? Вы были частный сыщик? Вы были агент госбезопасности?
В.М. Нет. Это было журналистское расследование. То, что называлось тогда…
М.В. От какого журнала? От этого самого?
В.М. Этот жанр назывался «журналистское расследование». А началось всё случайно. Я сидел в АПН…
М.В. Володя, я сойду с ума. В 73-м году вы пришли в журнал и работали там в качестве младшего редактора.
В.М. Да.
М.В. В каком году вы перестали быть младшим редактором?
В.М. Я думаю, что через полгода или через год.
М.В. В каком году вы перестали сотрудничать с этим журналом?
В.М. Ну, где-нибудь к концу 70-х.
М.В. Замечательно, после этого вы работали: где и кем?
В.М. Там же, в редакции «Западная Европа» в Агентстве печати «Новости». Только я там уже шел так: старший редактор, редактор-консультант…
М.В. Сейчас все сообразим — для непосвященных: была огромная организация АПН, в ней редакция «Западная Европа» в рамках АПН, и вот там вы писали статьи. Для Голландии.
В.М. Да и не только для Голландии. В Голландии у меня появились тысячи статей, условно говоря.
М.В. Кстати, а писали вы на русском или уже на голландском?
В.М. На русском. Но я давал очень много интервью на голландском для голландского телевидения.
М.В. Вы были журналист-международник.
В.М. Ну, я был скорее журналист не то чтобы чистый международник — скорее это называлось «контрпропаганда».
М.В. Теперь нормальный анкетный советский вопрос: а вы были член Партии?
В.М. Да. Я был член КПСС с 73-го года. Я туда вступил сознательно, потому что понимал, что иначе меня с моей женой-испанкой никогда в жизни не выпустят за границу. Плюс я был постоянным переводчиком в ЦК партии. Я переводил встречи товарищей Суслова, Алиева, Щербицкого, Загладина, Пономарева и прочих и прочих начальников с коммунистами Нидерландов. Ни одного переводчика не было такого вот, как я. Я был не синхронист, но очень хорошо знал язык. Тем паче, где-то через полгода я понял, что переводить им очень просто, поскольку всегда знаешь, что они будут рассказывать. Единственная проблема заключалась в количестве гектаров, центнеров и прочих, потому что Алиев там говорил о миллионах центнеров, Щербицкий о триллионах гектаров. Вот тут требовалось только не перепутать! А все остальное было очень мило.
М.В. А скажите, ведь товарищей интеллигентов, которые не рабочие, даже не крестьяне и даже не офицеры (в армии действовали свои инструкции) — интеллигентов с высшим образованием в Партию принимали с известными трудностями и придирками: ограничительные квоты были, процентные нормы, чтобы пролетариат формально доминировал. Если вы в 73-м году вступили — это скольких лет от роду?
В.М. Еще не было 23-х.
М.В. И в этом возрасте вы были приняты в партию?
В.М. Да.
М.В. Это был от кого-то какой-то звонок сверху?
В.М. Нет.
М.В. Был какой-то сигнал, что его можно принимать? Вот за какие такие заслуги в глазах советской власти — вы в столь юном возрасте (фактически в студенческом) были приняты в КПСС?
В.М. Я был секретарем курсового комитета комсомола на филологическом факультете.
М.В. Как раз я тоже. Но меня туда не звали.
В.М. Дело в том, что ваша фамилия — Веллер, а у меня — Молчанов.
М.В. Согласен, ваша лучше.
В.М. Плюс, значит, у меня был курс 195 или 198 девочек и 11 молодых людей, из которых 10 были, в общем, не очень здоровы, как обычно филологи. А я все-таки был кандидатом в мастера спорта по теннису, бывшим чемпионом СССР по теннису среди юношей. В общем, я был такой положительный. И плюс я был женат со второго курса — это повышало благонадежный облик. У меня все хорошо было, понимаете. Плюс у меня папа писал знаменитые советские песни: «Вот солдаты идут», «Зори здесь тихие»… Вот поэтому, когда мне сказали, что вам надо вступать в партию, я сказал: ну конечно!
М.В. Простите за интимный вопрос, мы с вашей женой давно знакомы, и, однако, как это вы женились на втором курсе и сразу на испанке — это в советские-то жесткие, строгие времена?
В.М. Ну, она не настоящая испанка.
М.В. Однако.
В.М. Она по папе испанка. Папа испанец, из детей испанских. Вот тех, с той гражданской войны. Нам казалось, что их здесь были многие тысячи…
М.В. Он был ребенком, эвакуированным из Барселоны…
В.М. Да, в 12 лет его вывезли. След его не из Барселоны, а из Бильбао. Они жили в Сан-Себастьяне — это Баскония. И он единственный из семьи был отослан, две сестры и брат оставались там, и мама. Это, конечно, трагедия.
Потом, спустя много-много лет, мы с женой сняли фильм, который назывался «Испанское Рондо. 70 лет спустя», где проследили и путь Хосе — моего покойного тестя, и нескольких тысяч таких же детей. Только тогда я узнал, что в СССР привезли только три с небольшим тысячи испанских детей. А мы-то думали, что их десятки тысяч…
Когда мы этот фильм снимали в 2005-м году, в Испании было более 8 тысяч усыновленных российских сирот.
М.В. Вывезли три с половиной тысячи испанских детей в 38-м году, а сейчас в Испанию вывезли и усыновили 8 тысяч наших…
В.М. Только тех спасали от фашизма, а этих спасали от уродов-родителей.
М.В. Испанский мальчик вырос, женился на русской девочке, и родилась Консуэло.
В.М. Мы познакомились с ней «на морковке», или «на картошке», — это в разных институтах по-разному называлось.
М.В. Она училась на том же филологическом факультете Московского университета?
