избрал другой путь — воспользовался собственным кредиском, чтобы оплатить перелет из Киншасы в Лиссабон, а оттуда до Сиэтла. В Лиссабоне он пережил неприятную минуту, когда узнал, что билет будет стоить более тысячи новых долларов — ему пришло в голову, что его текущего счета может не хватить. Однако компьютерная сеть подтвердила его платежеспособность, и он вспомнил, что в этом месяце у нового доллара был очень выгодный по отношению к эскудо курс.
Одним из побочных результатов бессмертия была необходимость реформы мировых денежных систем. Не говоря уже о связанном с ним ростом производительности труда, средний доход на одного потребителя в Соединенных Штатах, оценивавшийся в пять тысяч долларов в середине двадцатого века, увеличился бы за три столетия до суммы превышающей восемь миллионов долларов ежегодно. Введение в жизнь биостатов, ведущее к оптимальному использованию мыслительного потенциала и доступных средств, взвинтило ежегодный прирост производительности до уровня десяти процентов, и появились прогнозы доходов порядка миллиарда долларов в год. Чтобы не допустить того, что доллар станет ничего не значащей мелкой монетой, его стоимость сделали постоянной и неизменной долей общественного продукта, рассчитываемой раз в месяц. По международному соглашению прочие государства предприняли подобные шаги, создав также денежный фонд Объединенных Наций, который поглощал разницу, возникающую между валютами отдельных стран.
Стратосферный корабль спустился пониже, пробиваясь сквозь плотные слои воздуха, когда Карев совершил удивительное открытие. Он пролетел уже восемь тысяч километров, и ни разу не подумал, что самолету может грозить авария. Возможные опасности воздушного путешествия были ничем в сравнении с тем, что он пережил за прошедшие два дня на земле — и все-таки остался жив. Он оказался в таких переделках, когда судьба его зависела от него самого, и справился. Мысль эта вызвала у него тупое удивление, не покидавшее его до минуты, когда он выходил в Сиэтле. Благодаря тому, что летя с востока на запад, он выигрывал во времени, здесь был еще день, и ему удалось попасть на самолет, который еще до темноты доставил его домой.
На пастельных оттенков здания падала все более глубокая тень, в зеркальных окнах и стенах отражалось небо цвета платины.
Мир снова выглядел знакомым, и мрачное чувство опасности ослабло. Карев хотел только одного: узнать, что Афина дома и ждет его. Тогда африканский эпизод развеялся бы, как дым. В гараже в аэропорту он сел в болид и не спеша поехал домой. Как он и ожидал, их купол был погружен в темноту, но только увидев его, он признался самому себе, что втайне рассчитывал застать Афину. Он вошел внутрь и зажег свет. Перед уходом она прибрала дом так старательно, что он выглядел совершенно нежилым. Воздух был стерилен.
«Как я мог допустить такое?» — спрашивал он самого себя. Его поразила собственная глупость и поразительная беспомощность. Когда Е.80 расходился по его венам, он должен был позвонить Баренбойму и попросить втолковать Афине, как выглядит правда. Тем временем он принес в жертву свое супружество, чтобы защитить изобретение, в которое вложила деньги Фарма, и его жертва оказалась напрасной, поскольку все указывало на то, что какие-то люди уже знают о Е.80 или по крайней мере что-то подозревают. Он устал, и его здоровое легкое перекачивало воздух с таким трудом, как будто он только что закончил бег. Несмотря на это, он решил ехать к Афине и все уладить. В случае необходимости он был готов отвести ее к Баренбойму, хотя существовал более простой и вместе с тем более приятный способ доказать ей, что он остался исправным…
Он подошел к видеофону и набрал номер коммуны, в которой жила Катерина Торгет, мать Афины, однако, прежде чем его соединили, отключился. До коммуны было неполных пятнадцать километров, и он мог доехать туда за несколько минут. Он не был у нее более двух лет, но мог ввести телекоммуникационно- картографический номер здания в дорогоуказатель болида и пользоваться во время езды сообщениями, касающимися трассы. Уже опускалась ночь, когда он подъехал к двухэтажному зданию, которое было легко узнать, поскольку именно такие отдавали женщинам, желавшим жить группами. Там находились отдельные квартиры для матерей с дочерьми, а также комнаты, служащие временным романам с проезжающими мужчинами, но в остальном жизнь проходила совместно. Кареву здесь не нравилось, главным образом потому, что его собственная мать после ухода отца, который отправился искать счастья в других связях, по-прежнему жила в маленьком домике.
Оказалось, что ворота открыты, и он прошел внутрь на прямоугольный двор, где худощавая брюнетка, выглядевшая лет на двадцать с небольшим, возилась на клумбе с цветами. Судя по внешнему виду, это могла быть мать Афины, но память на лица была у него неважной, и он не был уверен.
— Миссис Таргет! — крикнул он. — Вы мать Афины?
Она повернулась к нему с улыбкой, которая не скрыла холода, появившегося в ее глазах, когда она заметила его чистый подбородок.
— Нет, — ответила она.
— Простите. Вы похожи…
— На члена семьи? — закончила она. Голос у нее был теплый, звучный. — Так оно и есть. Я бабка Афины. А вы?
— Меня зовут Вилл Карев. Я не знал, что…
— О, здесь нас живет четыре поколения. Таргеты — это старинный род, и мы хотим держаться вместе.
Его собеседница закопала семечко во влажную землю, включила ручной биотрофический излучатель, направив его на семя, и критически следила, как из-под земли появляется росток, разрастается, пуская листья, и расцветает, совсем как в ускоренном фильме.
— Это очень… красиво, — неуверенно сказал он. Дочери, маниакально привязанные к своим матерям, которые сами были дочерьми, связанными чувственной связью со своими матерями, и так далее, всегда вызывали у него отвращение. В некоторых коммунах жило по восемь поколений женщин, что напоминало некончающийся ряд входящих одна в другую матрешек. — Семейная связь еще не потеряла своего значения.
— Да. — Бабка Афины, которая до сих пор не представилась ему, выключила излучатель. Она присела, чтобы осмотреть вблизи новый цветок, недовольно фыркнула и вырвала, швырнув на землю, где его белые корни анемично задрожали, как черви. — Слишком высокий. Когда я не до конца сосредоточусь, они вырастают слишком высокими.
— Простите.
Карев смотрел на корни, а бабка Афины передвинула рычажок излучателя и вновь направила его на цветок. Растение почернело и исчезло, отдав свои составляющие почве.
— Облегчает работу в саду и к тому же не нужно ждать, верно? — сказал он.
— Если вам это не нравится, Вилл, а я вижу это по вашему лицу, скажите прямо.
— Кто сказал, что мне не нравится? — ответил Карев и неискренне засмеялся, разглядывая пятно на земле и непонятно почему думая о жабе, которую спас от смерти на стоянке Фармы.
— Афина говорила, что в глубине души вы луддист.
— Может, все не так плохо, раз только в глубине души, — парировал он, гадая, что значит «луддист». — Надеюсь, за это меня не арестуют.
Бабка Афины фыркнула.
— Ну, так где же Афина? — спросила она.
— Об этом я и хотел у вас спросить.
— А откуда мне это знать? Она уехала отсюда вчера, сразу после вашего звонка. — Бабка Афины поднялась и заглянула Кареву в глаза. — Как же так, разве…
— Вчера я был еще в Африке, — хрипло произнес он. — Я никому не звонил.
— Тогда где же она?
Слова эти уже не дошли до него, поскольку он резко повернулся и выбежал, но вопрос звенел в ушах всю обратную дорогу.
Старательный осмотр дома не дал никаких результатов, которые могли бы навести на ее след — он не был даже уверен, что Афина вчера заглядывала сюда. Она не оставила никакого устного сообщения, никакой записки. Совершенно ничего. Он вдруг снова начал задыхаться, подбежал к видеофону и набрал номер дирекции Фармы. На проекционном экране аппарата появилась трехмерная рисованная фигура,
