VII
В жизни я терял сознание четыре раза. Про первый я только что рассказал, про второй и четвертый говорить еще не готов. Третий обморок случился много позже моего увольнения из морской пехоты, когда я еще проходил обучение в Кредитном союзе. Они прикрепили мен к специалисту третьего уровня, старому дураку, занимавшемуся исключительно изъятиями «Джарвиков» и цепной работой, которая, как известно, вообще не требует помощников. Проблема состояла в том, что ему было лень бегать на задание, в результате чего я очень скоро стал сам себе ученик и инструктор.
Однажды вечером мы получили заказ в районе складов – изъять пару почек у неисправного должника торговавшего сантехникой. Никаких сложностей, нормальная оплата, вечером по телеку ничего хорошего так что настроение не испортилось. Стандартные комиссионные – семьдесят процентов наставнику, тридцать мне. Такое разделение доходов меня вполне устраивало – в тот месяц я был между двух очередных браков и прекрасно обходился пастой и солеными крендельками.
Но когда пришла пора в темпе тащить задницы на задание, наставник меня кинул – пошел в кино, напился до остекленения и не явился на работу. Я мог дождаться, пока он протрезвеет, написав заявление о переносе сроков на день-другой, но конкуренция в нашей сфере довольно жесткая, и попробуй я открыть рот, заказ скорее всего уплыл бы к другим. Рассудив, что рано или поздно придется включаться в бизнес и мочить клиентов, а это дело ничем не хуже других, я решил не выступать и управиться собственными силами.
Первым шагом в работе специалиста по возврату биокредитов является составление плана. Каждый охотник желает знать, где сидит клиент, плюс окружающая обстановка, размеры дома, офиса, лачуги, в которой он прячется, наличие рядом других людей, телефона, оружия, могут ли они вызвать вооруженную помощь и тому подобное.
Я решил действовать по правилам. На карте, которую я добыл за взятку у секретаря администрации округа, склад значится размером восемьсот – девятьсот кубических метров – весьма внушительный тайник. Клиент оказался «один дома». Даже без мощного микрофона слышалось, как он возится внутри, но точно определить его местонахождение было трудно. На секунду я задумался, не применить ли альтернативную тактику задержания – у меня при себе имелись пистолет, заряжаемый стреловидными поражающими элементами, и дальнобойный тазер, – но это менее надежно и в значительной степени зависит от меткости. А вдруг промажу? Первый самостоятельный заказ я решил выполнить образцово-показательно и выбрал эфир.
Включив фирменный карманный лазер-карандаш – выдавали в качестве бонуса при подписании контракта с союзом и оставляли даже тем, кто уходил из дела, – я вырезал маленькое отверстие в стекле над самым полом. Шланг, вентиль, поворот – и балдеж. Три канистры опустели одна за другой, а я терпеливо сидел в темноте, ожидая, пока клиент созреет. В отношении дозировки наркоза нас обучали почти как профессиональных анестезиологов, хотя вы никогда не услышите, чтобы почтенные матроны из какого-нибудь деревенского клуба уговаривали своих дочерей выйти замуж за нашего брата.
Через пятнадцать минут после того, как кончился эфир, я решил – пора войти и завершить дело. Я слышал глухой звук падения тела уже на половине второй канистры, означавший, что клиент лежит готовый к единственной хирургической операции, которой я обучен. У меня с собой был респиратор на случай, если остаток эфира еще не испарился, но я рассудил, что в помещении таких размеров надышаться невозможно.
Рассудил я, как тут же выяснилось, неправильно. Войдя, я с порога увидел, что склад, снаружи такой огромный, внутри поделен на множество офисов, каждый площадью не больше трехсот кубических метров. Я попытался повернуться к выходу – полагаю, в надежде выскочить на улицу одним прыжком, но загустевший, перенасыщенный парами тройной дозы эфира воздух выстрелил мне через ноздри прямо в мозг мощным залпом. Колени подогнулись, плечи обмякли, и я тяжело рухнул на пол, удачно попав на свои ключи. Синяк потом не сходил две недели.
Очнувшись, я увидел разъяренное отечное лицо своего наставника, от которого несло кислым молоком и скверным ромом; он орал, что я едва не упустил клиента и ему пришлось гоняться за говнюком по всему складу и вынимать почки голыми руками.
В Италии же, очнувшись, я увидел ясную фарфоровую красоту, склонившуюся надо мной; халат чуть приоткрылся, белый хлопчатобумажный лифчик почти сливался по цвету с кожей, а рука нежно гладила мой мокрый лоб. Едва не задевая кончик носа, врач обмахивала меня кожаным кошельком, от запаха которого разбежались бы скунсы; но я ощущал лишь тонкий аромат духов от ее шеи.
– Тихо-тихо-тихо, – удержала она меня, когда я попытался сесть. Я лежал на какой-то кровати, уже не пристегнутый. На соседней койке оказался Гарольд Хенненсон. Другие солдаты нашего взвода бродили по комнате, тряся головами и напряженно милая, каждый в своем, индивидуальном грогги.[11] Только Джейк держался молодцом, перешучиваясь с медсестрами и посмеиваясь над нами.
– Нас что, бомбили? – спросил я у врачихи.
– Никого не бомбили. Ложитесь.
– Это был тест?
– Да, это был тест.
Тут Гарольд сел в своей кровати, подвинулся к краю и наклонился ко мне.
– Тест на контузию, – ровно сказал он. Я видел, как его зрачки метались в глазницах, произвольно меняя направление взгляда. – Хотели посмотреть, держим ли мы удар.
– Ты тоже упал в обморок? – спросил я.
Гарольд кивнул, не поднимая головы. Возможно, от стыда.
– Да, – подтвердил он. – Не очень удачно у меня вышло.
– Вот если бы они попробовали ударить тебя в живот… – начал я.
От этого он немного встрепенулся, и следующие двадцать минут мы пытались прочистить мозги фруктовым соком, пока нам не разрешили встать. Тогда мы принялись бродить по комнате в состоянии полуступора, изо всех сил пытаясь держаться прямо и с достоинством.
Были, конечно, и другие проверки – зрения, слуха, памяти, рефлексов, обоняния, вкуса, – тесты, которые тянулись бесконечно, и те, что заканчивались через пятнадцать секунд. По окончании тестирования всякий раз выдавали лист бумаги с цифрами, непонятными нам, но вызывавшие бурные охи и ахи наших командиров.
Через неделю нас построили и объявили новые назначения и полигоны, где нас будут обучать перед отправкой в Африку. Гарольд стоял через два человека от меня, Джейк – в следующем ряду.
Сержант Игнаковски скорострельной очередью пробежался по списку имен и назначений:
– Бернс – инженерные войска, Карлтон – пехота, Дуброу – пехота…
Нам с Джейком и Гарольдом предстояло водить танк.
Через полгода я наконец осмелился спросить Тига, почему нас распределили в танковую часть, а не на какую-нибудь менее яркую и более расслабляющую задачу. Мы сидели в палатке в самом сердце африканской пустыни, ожидая приказа возобновить маневры, и пили воду из маленьких вонючих ковшиков, которые никогда не высыхали. Я старался впитать максимум влаги, пытаясь восстановиться после пятнадцати дней на стодесятиградусной жаре. Танки, может, и страшны в бою, но кондиционеры в них не предусмотрены.
– Вы попали в танковые войска, потому что начальство так решило, – сказал сержант. Он только что вернулся из штаба и еще не снял парадной белой формы, в которой подмышки и спина просвечивали сквозь мокрую от пота ткань. Капли пота Ниагарой падали на пол палатки.
– После тех тестов?
– Отчасти.
– А каких именно?
Сержант не стал сластить пилюлю. Он всегда резал правду-матку, не заботясь, понравится ли тебе ответ.
– Ударную волну помнишь? – спросил он. Я кивнул. – Вот после этого. Ты, Фрейволд, Хенненсон показали лучшие результаты, поэтому вас решили определить в танкисты.
Я все еще не понимал.
