Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить, Но постарался я также, и, видимо, небезуспешно. Вы ликовали недавно — очередь снова за мною. Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться. Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно. Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…» Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом: «Нам за грехи в наказанье бог вам посылает удачу». Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали, Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало: Задал бы также коту Рейнеке баню на славу! Утром притворщик уже занимался усердно делами: Смазал сапожки, которых два родича близких лишились, И, ко двору поспешив королю представляться, сказал он: «Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу, Но накажите священнику вашему, сделайте милость, Благословить меня в путь, чтоб я, уходя, был уверен В том, что мое пилигримство господу благоугодно…» Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом,— Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же И королевским писцом. Король приказал его вызвать. «Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке быстренько здесь прочитайте Ваши священные тексты и в путь его благословите. Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню. На богомольца котомку наденьте и посох вручите». Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже Слышали, что отлученье с него не снималось покуда. Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно: Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье. Лично я к Рейнеке, собственно, ведь ничего не имею. Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста Блудобеспутуса не нагорело мне и от декана Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…» «Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на «если»! Наговорили с три короба слов, а без всякого толка. Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите,— Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ? Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут помеха!» За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся Он королевского гнева — и сразу же начал по книге Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал: «Если помочь это может, — поможет и так, надо думать». Благословенье прочли — и котомку и посох вручили Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец. Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи, Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то. Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил. Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно, Кто как умеет, о нем помолился, и стал торопиться: Рыльце-то было в пушку, — он имел основанья бояться. «Рейнеке, — молвил король ему, — что за чрезмерная спешка?» «Делая доброе дело, не следует медлить, — ответил Рейнеке. — Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель. Час мой урочный настал, — отправиться мне разрешите». «Что ж, — согласился король, — отправляйтесь!» И тут же велел он Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом Тронуться в путь — проводить его. В это же время в темнице Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя… Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом, Шел с посошком и с котомкой — ну, прямо ко гробу господню, Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква. Он совершенно другое таил на уме, но отлично Все же ему удалось разыграть короля и предлинный Нос ему прицепить. Поневоле за Рейнеке следом Молча его обличители шли — провожали с почетом. Он же коварства отнюдь не оставил, сказав на прощанье: «Меры примите, о мой государь, чтоб изменникам подлым Не удалось убежать. В оковах, в тюрьме их держите: Стоит им выйти на волю, к делам своим грязным вернутся,— Жизни вашей опасность грозит, государь, не забудьте!» Так и ушел он оттуда с постной, смиренною миной, Этакий скромный простак, — ну, словно другим он и не был. Тут лишь поднялся король и в покои свои возвратился. Звери, согласно приказу его, проводили сначала Рейнеке-лиса немного, потом и они возвратились. Плут же настолько сумел прикинуться кротким и скорбным, Что возбудил состраданье в иных сердобольных особах. Заяц всех больше о нем сокрушался. «Неужто нам сразу, Милый мой Лямпе, — воскликнул мошенник, — так сразу расстаться? Если бы вам и барану Бэллину было угодно
