Степени лиценциата! В любом разберусь документе Так же, как в собственном имени. Мордою в грязь не ударю. Вы меня здесь дожидайтесь, — прочту — мы увидим, чем пахнет…» Вот он пошел и у дамы спросил: «Что стоит ребенок? Но без запроса!» Она отвечает: «Извольте, почтенный, Цену сами прочесть у меня под задним копытом». «Так покажите же!» — волк говорит, а кобыла: «Смотрите!» Ножку она из травы подняла, а подкова на ножке Новая, на шесть шипов. Кобыла и на волос даже Не промахнулась — лягнула в самую голову. Наземь Волк, оглушенный, упал, как убитый, а лошадь махнула Прочь во весь дух. Изувеченный волк провалялся немало, Час, вероятно, прошел, пока он чуть-чуть шевельнулся — И по-собачьи завыл. Подхожу, говорю ему: «Дядя, Где же кобылка? Сынок ее вкусен был? Сами наелись, А про меня и забыли? Стыдитесь! Ведь я же посредник! После обеда вы сладко вздремнули. Так что же гласила Надпись у ней под копытом? Ведь вы столь великий ученый!» «Ах, — он вздохнул, — вы еще издеваетесь? Как же сегодня Не повезло мне! Поистине, камень — и тот пожалел бы! О длинноногая кляча! Скорей бы тебе к живодеру! Ведь оказалось копыто подкованным! Вот что за надпись! Шесть на подкове шипов — шесть ран в голове моей бедной!» Еле он выжил, несчастный!.. Теперь, дорогой мой племянник, Я вам признался во всем. Простите грехи мои, Гримбарт! Что там решат при дворе — неизвестно, однако я совесть Исповедью облегчил — и грешную душу очистил. «Как мне, скажите, исправиться, как мне достичь благодати?..» Гримбарт ответил: «Новых грехов угнетает вас бремя! Да, мертвецам не воскреснуть, хоть было бы лучше, конечно, Если бы жили они. Но, дядюшка, в предусмотренье Страшного часа и близости вам угрожающей смерти, Я, как служитель господень, грехи отпускаю вам, ибо Недруги ваши сильны и исход наихудший возможен. Прежде всего, вероятно, вам голову зайца припомнят. Дерзостью было большой, согласитесь, дразнить государя,— Вам повредит это больше, чем вы легкомысленно мните…» «Вот уж нисколько! — ответил пройдоха. — Сказать вам по правде, В жизни пробиться вперед — искусство особое. Разве Святость, как в монастыре, соблюдешь тут? Вы знаете сами: Медом начнешь торговать, придется облизывать пальцы. Лямпе меня искушал, — он повсюду прыгал, носился, Все мельтешил пред глазами, жирный такой, аппетитный… И пренебрег я гуманностью. Много добра не желал я Бэллину также. Они страстотерпцы, а я себе грешник. Кстати, каждый из них был достаточно груб, неотесан, Глуп и туп. И чтоб я разводил церемонии с ними? Это уже не по мне! Ведь сам я с отчаянным риском, Спасшись от петли, хотел хоть к чему-нибудь их приспособить,— Дело не шло. И хотя я согласен, что каждый обязан Ближнего чтить и любить, но таких ни любить не умею, Ни уважать. А мертвец, говорили вы, мертв, — и давайте Поговорим о другом… Наступило тяжелое время. Что это в мире творится? Хотя мы и пикнуть не смеем, Видим, однако же, многое да про себя и смекаем. Грабить умеет король не хуже других, как известно: Что не захватит он сам, оставит медведю иль волку. Он-де имеет права! И ведь никого не найдется, Кто бы сказал ему правду! Настолько глубоко проникло Зло! Духовник, капеллан… но молчат и они! Почему же? Тоже не промахи: глядь — и завел себе лишнюю ряску. Сунься-ка с жалобой! Ах, с одинаковой пользою можешь Воздух ловить! Убьешь только время напрасно. Искал бы Прибыльней дело. Что было, то сплыло! И то, что однажды Отнято сильными мира, к тебе не вернется. А жалоб Тоже не любят: они под конец докучать начинают. Лев — государь наш. И все, что себе оторвать он намерен, Рвет он по-львиному. Нас он считает обычно своими,— Ну и, конечно, все наше тоже своим он считает. Что вам, племянник, сказать? Августейший король уважает Тех исключительно, кто с приношеньем приходят и пляшут Под королевскую дудку. Ах, это так очевидно! Ну, а что волк и медведь в совете опять заправляют, Многих испортит: воруют и грабят они — а в фаворе. Все это видят, молчат, — ведь каждый о том же мечтает. Четверо-пятеро там наберется вельмож, царедворцев, Что к государю всех ближе и взысканы больше всех прочих. Если такой горемыка, как Рейнеке, стянет курчонка, Все на него ополчатся, на розыски бросятся, схватят, Приговорят его гласно и единогласно все к смерти. Вешают мелких воришек, похитчикам крупным — раздолье: Правь как угодно страной, захватывай замки, поместья! Видите ль, друг мой, на все это глядя и соображая, Начал игру я вести точно так же и думаю часто: Это, как видно, законно, коль так большинство поступает.
