Гиббон Э. - Закат и падение Римской империи. Том 1

от императорского достоинства в Милане. Еще в Риме, среди пышности своего триумфа, Диоклетиан помышлял об отречении от верховной власти. Он уже в ту пору позаботился о том, чтобы не встретить противодействия со стороны Максимиана: по его настоянию Максимиан дал ему или общее обещание подчинять свои действия воле своего благодетеля, или специальное обещание отказаться от престола, лишь только Диоклетиан этого потребует или подаст ему пример. Хотя это обязательство было подтверждено торжественной клятвой перед алтарем Юпитера Капитолийского^1,0), оно едва ли могло служить серьезным стеснением для высокомерного Максимиана, который страстно любил власть и который не искал ни покоя в этой жизни, ни славы в будущей. Но он, хотя и неохотно, подчинился влиянию, которое имел на него более благоразумный сотоваршц, и немедленно вслед за отречением Диоклетиана удалился на одну виллу в Луканиж, ще он, при своей неусидчивости, конечно, не мог найти прочного спокойствия.

Диоклетиан, возвысившийся нз своего рабского происхождения до престала, провел последние девять лет своей жизни частным человеком. Рассудок внушил ему намерение отказаться от власти, и он не раскаивался в этом, живя в уединении и пользуясь уважением тех монархов, которым он передал всемирное владычество¹"’. Редко случается, чтобы человек, в течение долгого времени употреблявший свои умственные способности на занятие государственными делами, был способен оставаться наедине с самим собой; отсутствие занятий обыкновенно является главной причиной его сожалений об утраченной власти. Занятия литературой или делами благочестия, доставляющие столько ресурсов в уединенной жизни, не могли иметь привлекательности для Диоклетиана; но он сохранил или по меньшей мере снова почувствовал расположение к самым невинным и самым натуральным удовольствиям: его часы досуга были достаточно заняты постройками, разведением растений и садоводством. Его ответ Максимиану заслуживает той славы, которую он приобрел. Этот неугомонный старик упрашивал его снова взять в свои руки бразды правления и облечься в пурпуровую мантию. Он отверг это предложение с улыбкой соболезнования и спокойно прибавил, что, если бы он мог показать Максимиану капусту, посаженную его собственными руками в Салоне, его перестали бы упрашивать отказаться от наслаждения счастьем для того, чтобы гоняться за властью^{1 ш}. В беседах с друзьями он нередко сознавался, что из всех искусств самое трудное искусство - царствовать, и он обыкновенно выражался об этом любимом предмете разговоров с таким жаром, который может проистекать только из опытности. Как часто случается (говаривал он), что личные интересы четырех или пяти министров побуждают их войти между собой в соглашение, чтобы обманывать своего государя! Будучи отделен от всего человеческого рода своим высоким положением, он не в состоянии узнать правду; он может видеть только их глазами, и он ничего не слышит, кроме того, что они сообщают ему в искаженном виде. Он поручает самые высшие должно-ста людям порочным и неспособным и удаляет самых добродетельных я самых достойных из своих подданных. Путем таких* то низких ухищрений (прибавлял Диоклетиан) самые лучшие и самые мудрые монархи делаются орудиями продажной безнравственности своих царедворцев¹¹¹'. Верное понятие об истинном величии ¦ уверенность в бессмертно* славе увеличивают в наших глазах привлекательное» уединения; но римский император играл такую важную роль в мире, что № не мог без помехи наслаждаться комфортом и спокойствием частной жизни. Он не мог ие знать, какие смуты волновали империю после его отречения, и не мог оставаться равнодушным к их последствиям. Опасения, заботы и неприятности нередко нарушали его спокойную жизнь в Салоне. Он был глубоко оскорблен в своих сердечных привязанностях или по меньшей мере в своей гордости теми несчастьями, которые постигли его жену и дочь, а его последние минуты были отравлены оскорблениями, от которых Лициний и Константин должны бы были избавить отца стольких императоре» и главного виновника их собственного величия. Некоторые утверждали - впрочем, без достаточных на то доказательств, - будто он избежал преклонения перед их властью, добровольно лишив себя жизни"⁴'.

Прежде чем покончить с описанием жизни и характера Диоклетиана, мы намерены остановить на минуту наше внимание на том месте, которое он избрал для своего уединения. Главный город его родины Далмации - Салона находился почти в двухстах римских милях (по измерению содержавшихся на счет государства больших дорог) от Аквилеи и границ Италии и почти в двухстах семидесяти милях от Сирмиума, служившего обычной резиденцией императоров, когда они посещали иллирийскую границу"⁵*. Жалкая деревушка до сих пор сохранила название Салоны; во еще в шестнадцатом столетии о ее прежнем великолепии свидетельствовали разбросанные в беспорядке обломки арок я мраморных ко-лонн^,,(>. В шести или семи милях от города Диоклетиан построил великолепный дворец, и по величине этого сооружения мы можем судить о том, как давно » обдумывал свой план отречения от императорской власти. Не одно только пристрастие местного уроженца могло заставить Диоклетиана выбрать эту местность, соединявшую в себе все благоприятные условия для здоровья и для роскоши. Почва была там сухая и плодородная, воздух был чистый и здоровый» и, хотя летняя жара была очень сильной, туда редко проникали те душные и вредные для здоровья ветры, которые дуют на берегах Истрии и в некоторых частях Италии. Виды из дворца так же красивы, как привлекательны почва н климат. К западу от него лежат плодородные берега, которые тянутся вдоль Адриатического моря, а множество разбросанных ма-леньхих островов придает в этом месте морю вид большого озера. К северу лежит залив, который вел к древнему городу Салоне, а местность, которая видна по ту сторону города, представляет приятный контраст с обширным водяным пространством, которое открывается перед глазами с юга и востока. К северу перспектива замыкается высокими неправильными горами, которые тянутся на приятном для глаз расстоянии и во многих местах покрыты деревнями, лесами и виноградниками¹¹⁷'.

Хотя Константин, по лепсо понятному мотиву, отзывается о дворце Диоклетиана с презрением"", однако один из его преемников, видевший этот дворец в заброшешом состоянии, говорит с восторгом о его великолепии"*’. Это здание занимало пространство в девять или десять английских акров. Его форма была четырехугольная, и по его бокам возвышалось шестнадцать башен. Две его стороны имели почти по шестисот фук» в длину, а другие две почти по семисот футе». Все здание было выстроено из превосходного плитняка, который добывался в соседних каменоломнях, близ Трау или Трагуция, и немногим уступал мрамору. Четыре улицы, пересекавшие одна другую под прямыми углами, разделяли различные части этого огромного здания, а перед входом в главные апартаменты был великолепный подъезд, который до сих пор носит название Золотых Ворот. Лестница вела в peristylium из гранитных колонн; по одну сторону от него находился четырехугольный храм Эскулапа, а по другую - восьмиугольный храм Юпитера. В последнем из этих богов Диоклетиан чтнл виновника своей счастливой судьбы, а в первом - охранителя своего здоровья. Применяя к уцелевшим остаткам дворца архитектурные правила, преподанные Витрувием, мы приходим к убеждению, что различные его части, как-то: бани, спальня, атриум, базилика, залы ки-зикская, коринфская и египетская, были описаны с достаточной точностью или по меньшей мере с достаточным правдоподобием. Их формы были разнообразны, их размеры правильны, во в внх поражают вас два недостатка, с которыми не могут примириться ваши новейшие понятия об изяществе вкуса и удобствах. В этих великолепных апартаментах не было ни оконных рам, ни печей. Они освещались сверху (так как дворец, как кажется, был выстроен только в один этаж) и нагревались трубами, проведенными вдоль стен. Ряд главных апартаменте» замыкался с юго-западной стороны портиком, который имел пятьсот семнадцать футов в длину и должно быть, служил чрезвычайно приятным местом для прогулок, коща к наслаждению открывавшимся оттуда видом присоединялось наслаждение произведениями живописи и скульптуры.

Если бы это великолепное здание было воздвигауто в ка-кой-нибудь безлюдной местности, оно, может быть, пострадало бы от руки времени, но, вероятно, ие сделалось бы жертвой хищнической предприимчивости человека. Из его развалин возникли деревня Аспалаф^ао' и, много времени спустя после того, провинциальный город Спалатро. Золотые Ворота ведут теперь к рыночной площади. Иоанн Креститель присвоил себе почести, которые прежде воздавались Эскулапу; а храм Юпитера обращен, под покровительством Пресвятой Девы, в кафедральный собор. Этими подробностями о дворце Диоклетиана мы более всего обязаны одному современному нам английскому артисту, который из похвальной любознательности проник внутрь Далмации¹²¹’. Но мы имеем некоторое основание подозревать, что изящество его рисунков н гравюр преувеличило красоты тех предметов, которые он желал изобразить. Один из позднейших и весьма здравомыслящих путешественнике» уверяет нас, что громадные развалины в Спалатро свидетельствуют столько же об упадке искусства, сколько о