умерщвлеше Пертн-накса, сколько о том, «обе достигнуть престола. Их силы были совершенно одинаковы. Каждый из них находился во главе трех легионов15' н многочисленного отряда союзников, и, хотя характеры нх были различны, все они были опытные и способные военачальники.
Легат Британии Клавдий Алба превосходил обоих своих соперников знатностью происхождения, так как в числе его предков было несколько самых знаменитых людей древней республики1**. Но та ветвь, от которой он вел свое происхождение, впала в бедность и переселилась в одну из отдаленных провинций. Трудно составить себе верное понятие о его характере. Его упрекали в том, что под суровой маской философа ои скрывал многие из таких пороке», которые унижают человеческую натуру17’. Но его обвинителями были те продажные писатели, которые преклонялись перед фортуной Севера и попирали ногами прах его несчастного противника. Если не сама добродетель, то ее внешний вид доставил Альбину доверие и уважение Марка Аврелия, а тот факт, что он внушал сыну такое же сочувствие, какое находил в отце, служит по меньшей мере доказательством большой гибкости его характера. Милостивое расположение тирана не всеща служит доказательством того, что предмет этого расположения лишен всяких личных достоинств; может случиться, что тиран бессознательно награждает человека достойного и зна-ющего иди находит полезной для себя служебную деятельность такого человека. Альбин, как кажется, никоща не был ни орудием жестокостей сына Марка Аврелия, ни даже товарище* в его забавах. Он занимал важный и почетный пост вдалеке от столицы, коща получил секретное письмо от императора, который извещал его об изменнических замыслах некоторых недовольных военачальников и уполномочивал его провозгласить себя охранителем и наследником престола, приняв титул и знаки отличия Цезаря18} Легат Британии благоразумно отклонил от себя эту опасную честь, которая сделала бы его предметом зависти и могла бы вовлечь его самого в ту гибель, которая неминуемо ожидала Коммода. Чтобы достигнуть верховной власти, он прибегнул к более благородным или, по меньшей мере, к более благовидным средствам. Получив преждевременное известие о смерти императора, он собрал свои войска, объяснил им в красноречивых выражениях неизбежный вред деспотизма, описал им счастье и славу, которыми наслаждались их предки под консульским управлением, и объявил о своей твердой решимости возвратить сенату и народу их законные права. Эта популярная речь вызвала радостные возгласы британских лепюнов и была принята в Риме с тайным ропотом одобрения. Считая себя самостоятельным хозяином вверенной ему провинции и находясь во главе армии, которая, правда, отличалась не столько своей дисциплиной, сколько своим численным составом и храбростью19} Альбин не обращал никакого внимания на угрозы Коммода, относился к Пертинаксу с гордой и двусмысленной сдержанностью и тотчас восстал против узурпации Юлиана. Происшедшие в столице волнения придали еще более веса его патриотическим чувствам или, правильнее сказать, его патриотическим заявлениям. Чувство приличия побудило его отказаться от высоких титулов Августа и императора; он, может быть, хотел следовать примеру Гальбы, который, находясь точно в таком же положении, назвал себя наместником сената и народа20}
Благодаря только своим личным достоинствам Песценний Нигер, несмотря на незнатность своего происхождения, возвысился до прибыльного и важного командования в Сирии, которое при внутренних междоусобицах могло проложить ему путь к престолу. Впрочем, по своим дарованиям он, как кажется, был годен скорее для второстепенного, нежели для высшего, поста в империи; он не мог равняться со своими соперниками, хотя и мог бы быть отличным помощником для Севера, который впоследствии выказал величие своего ума, приняв некоторые из полезных учреждений, введенных его побежденным врагом21} Во время своего управления Нигер приобрел уважение солдат и любовь местного населения. Суровой строгостью дисциплины он поддержал в армии мужество и повиновение, а изнеженные жители Сирии восхищались не столько мягкой твердостью его управления, сколько его приветливым обхождением и тем, что он с удовольствием посмцял их беспрестанные роскошные празднества22*. Лишь только известие о зверском умерщвлении Пертинакса достигло Антиохии, вся Азия пожелала, чтобы Нигер отомстил за его смерть и сам принял императорское достоинство. Ле-тоны, стоявшие на восточной границе, приняли его сторону; все богатые, но безоружные провинции, лежащие между Эфиопией23) и Адриатическим морем, охотно подчинились его власти, а цари по ту сторону Тигра и Евфрата поздравили его с избранием и предложили ему свои услуги. Но Нигер не имел достаточной твердости ума, чтобы уметь воспользоваться таким внезапным наплывом благоприятных обстоятельств; он льстил себя надеждой, что его восшествие на престол не встретит препятствий, со стороны каких-либо соперников и что оно не будет запятнано пролитием крови в междоусобице, и в то время, как он наслаждался суетным блеском своего триумфа, он ничего не предпринимал, чтобы обеспечить победу. Вместо того чтобы войти в переговоры с могущественными западными армиями, которые были в состоянии решить судьбу империи или по меньшей мере сильно повлиять на нее, и вместо того чтобы немедленно двинуться в Рим и в Италию, ще с нетерпением ожидали его прибытия2*) Нигер тратил среди наслаждений Антиохии те невозвратимые минуты, которыми деятельно пользовался решительный и предприимчивый Север25).
Паннония и Далмация, занимавшие все пространство между Дунаем и Адриатическим морем, принадлежали к числу самых поздних завоеваний римлян и стоили им всего более усилий. Двести тысяч тамошних варваров взялись за оружие для защиты своей национальной свободы, навели страх на престарелого Августа и заставили Тиберия быть крайне бдительным и осторожным, несмотря на то что он находился во главе всех военных сил империи26). Паннония в конце концов подчинилась военной силе и учреждениям Рима. Но ее недавнее покорение, соседство и даже примесь непобежденных племен и, может быть, климат, как было замечено благоприятствовавший размножению крупной породы людей с арошпашапш умственными способностями27', - все это содействовало точу, что ее жители сохранили некоторые остатки своей прежней свирепости и под смиренной личиной римских подданных нередко обнаруживали отвагу своих предке». Их воинственная молодежь была неистощимым запасом рекрутов для тех летонов, которые были расположены по берегам Дуная и которые вследствие беспрестанных войн с германцами и сарматами приобрели репутацию самых лучших войск империи.
Панновнйская армия находилась в ту пору под командованием африканского уроженца Септнмня Севера, который, мало-помалу возвынивсь по сдуябе, умел скрывать свое отважное честолюбие, никогда не отвлекавшееся от своей постоянней цели ни приманкой удовольствий, ни страхом опасностей, ни чувствами человеколюбия*1’. При первом известии об умерщвлении Пертинакса он собрал свои войска, описал ям самыми яркими красками преступления, дерзость и слабость преторианской гвардии и воодушевил легконы воззванием к восстанию и к отмщению. Он окончил свою речь (и это окончание все нашли в высшей степени красноречивым) тем, что обещал каждому солдату около 400 ф. ст., то есть вдвое больше той тусной подачки, за которую Юлиан купил империю2**. Армия тотчас приветствовала Севера именами Августа, Пертинакса и императора, и он таким образом наконец достиг того высокого положения, на которое его призывало сознание своих достоинств, а также длинный ряд снов и предсказаний, бывших продуктом или его суеверий, или его политики*®'.
Новый кандидат на императорский престол понимал выгоды своего положения и умел ими пользоваться. Управляемая им страна простиралась до Юлианских Альп, через которые было нетрудно проникнуть в Италию, я он шшп слова Августа, что пан ионийская армия может появиться через десять дней под стенами Рима1". Действуя со скоростью, соответствовавшей важности предприятия, он мог основательно надеяться, что он успеет отомстить за смерть Пертинакса, наказать Юлиана и сделаться с согласия сената а народа законным императором прежде, нежели его соперники, отделенные от Италии огро»шыми водяными и сухопутными пространствами, узнают о его успехах или даже только о его нз-бранни. Во время всего похода еж позволял себе останавливаться лшвь на самое короткое врема да* сяа и для утоления голода; ои шея во главе своих колона веипввм и в полном вооружении, старался внушать кйспи доверие и прнвязан-яость, поощрял нх усердие, внушал им бодрость, поддерживал их <д«д<»жди и охотно разделал с простыми солдатами все чним, помня, как велика ожнтагмая нм за то награда.
Несчастный Юлиая ожидал, что ему врндетс* оспаривать верховную власть у легата Сараи, и считал оеб* достаточно к этому подгоговлешшм, но в иярмяаммом а быстром тцнЛиижяши ^анноиийской армии он видел свою неизбежную гибель. Прибытие каждого курьера усиливало его основательные опасения. Он получил орв за другим известна, что Север перешел через Альпы, что италийские города, не желавшие или не бывшие в состоянии остановить его наступательное движение, встречали его с самыми горячими
