Гиббон Э. - Закат и падение Римской империи. Том 1

присланная вместе с угрожающим письмом, дала знать римлянам, что он решился не щадить ни одного из приверженцев своих несчастных соперников. Он был раздражен не лишенными основания подозрениями, что он никогда не пользовался искренней преданностью сената, и, обнаруживая свое нерасположение к этому собранию, ссылался на только что открытую изменническую переписку. Впрочем, он по собственному побуждению помиловал тридцать пять сенаторов, обвиненных в том, что они поддерживали партию Альбина, и своим последующим образом действий старался внушить им убеждение, что он не только простил, но и позабыл их предполагаемую вину. Но в то же самое время им были осуждены на смертную казнь сорок однн^сенатор, имена которых сохранила история; их жены, дети и клиенты также подверглись смертной казни, и самых благородных жителей Испании и Галлии постигла такая же участь. Такая суровая справедливость, как называл ее сам Север, была, по его мнению, единственным средством для обеспечения общественного спокойствия и безопасности государя, и он снисходил до того, что слегка скорбел о положении монарха, который, чтобы быть человеколюбивым, вынужден сначала быть жестокосердым⁶²*

Истинные интересы абсолютного монарха обыкновенно совпадают с интересами его подданных. Их число, богатство, спокойствие и безопасность составляют лучшую и единственную основу его настоящего величия, и если бы даже он не бил одарен никакими личными достоинствами, одно благоразумие могло бы заменить их ¦ заставить его держаться этой точки зрения. Север смтрел на Римскую империю как на свою собственность и, лишь только упрочил обладание ею, тотчас занялся разработкой я улучшением столь драгоценного приобретения. Полезные законы, исполнявшиеся с непоколебимой твердостью, скоро исправили большую часть злоупотреблений, заразивших после смерти Марка Аврелия все отрасли управления. В отправлении правосудия решения императора отличалась вниманием, разборчивостью и беспристрастием; если же ему случалось уклониться от строгих правил справедливости, он делал это обыкновенно в интересах бедных и угнетенных, не столысо из чувства человеколюбия, сколько из свойственной деспотам наклонности унижать гордость знати н низводить всех подданных до общего им всем уровня абсолютной зависимости. Его дорогие постройки и траты на великолепные зрелища, а главным образом беспрестанные и щедрые раздай хлеба и провизии служили для него самым верным средством для приобретения привязанности римского народа**'. Бедствия, причиненные внутренними раздорами, были забыты; провинции снова стали наслаждаться спокойствием и благоденствием, и многие города, обязанные своим возрождением щедротам Севера, приняли название его колоний и свидетельствовали публичными памятниками о своей признательности и о своем благосо-стоянин*⁴'. Слава римского оружия была восстановлена этим воинственным и счастливым во всех предприятиях императором*⁵', и он имел полное основание похвастаться тем, что, когда он принял империю, она страдала под гнетом внешних и внутренних войн, но что он прочно установил в ней всеобщий, глубокий и согласный с ее достоинством мир**'.

Хотя раны, нанесенные междоусобной войной, по-видимо-му, совершенно зажили, их нравственный яд еще тек в жилах конституции. Север был в значительной мере одарен энергией и ловкостью, но для того, чтобы сдерживать наглость победоносных легионов, едва ли было бы достаточно отваги первого Цезаря или глубокой политической мудрости Августа. Из чувства ли признательности, или из ошибочных политических соображений, ш вследствие кажущейся необходимости Север ослабил узы дисциплины*⁷'. Он потворствовал тп*еслаш> своих солдат, тикая им носить в знак отличия золотые кольца, ¦ заботился об нх удобствах, позволяя ям жпь ¦ лагерах ¦ праздности вместе с хашя*¹. Он увешан нх жалованье до небывалых размеров ж приучил их ожидать, а вскоре вслед за тем ¦ требовать подарков всякий раз, как государству угрожала какая-нибудь опасность или совершалось какое-нибудь публичное празднество. Возгордившись своими отличиями, изнежившись от роскоши и ртидтцушя. над общим урогаем подданных благодаря своим паягшиы привилегиям**', они скоро сделались неспособными выносить трудности вредной службы, обратились в бремя для страны и перестали подчиняться справедливым требованиям субординации. Их военачальники заявляли о превосходстве своего звания еще более расточительной н изящной роскошью. До нас дошло письмо Соера, в котором ои жалуется на распущенность армии и советует одному из своих легатов начать необходимые реформы с самих трибунов, потому что, как он основатель» замечает, офицер, утративший уважение своих солдат, не может требовать от них повиновения**’. Если бы император продолжил нить этих размышлений, он пришел бы к тешу заключению, что эту всеобщую иаюрчепяость нравов следует приписать если не примеру, то пагубной снисходительности верховного началь-ника.

Преторианцы, умертвшшше своего императора и продавшие империю, понесли справедливое наказание за свою измену, но необходимое, хотя и опасное, учреждение пардии было восстановлено Севером по новому образцу, а число гвардейцев было увеличено вчетверо против прежнего числа⁷⁰’. Первоначально эти войска пополнялись италийскими уроженцами, а кода соседние провинции мало- помалу усвоили себе изнеженность столицы, нх стали пополнять жителями Македонии, Норика и Испании. Взамен этих изящных войск, более способных придавать блеск двору, нежели годных для войны, Север решил, что во всех пограничных легионах**' будут выбирать солдат, отличающихся силой, муже-

*) Солдаты при Севере получили право (ступать в законный брак в жить с семьей, хотя режим лагерной жизни не отменялся. И до Севера рядом с постоянными римскими лагерями жили солдатские семьи, теперь же это положение было легализовано. Некоторые пограничные войска стали получать землю, из которой давались небольшие наделы солдатам. Мо-•»^{ЛЬВОСТЬ пог}Р^аничных частей падала вследствие этого. (.Примеч. ред.)

) Преторианская гвардия комплектовалась теперь из солдат главным ооразом придунайских ¦ сирийских легионов. (Примеч. ред.)

ством и верностью, и будут переводить их в знак отличия и награды на более выгодную службу в гаардии⁷¹} Вследствие этого нововведения италийская молодежь стала отвыкать от военных занятий, и множество варваре» стало наводить ужас на столицу и своим внешним видом, и своими нравами. Но Север льстил себя надеждой, что легионы будут смотреть на этих отборных преторианцев как на представителей всего военного сословия и что, всегда имея наготове пятьдесят тысяч человек, более опытных в военном деле и более щедро оплачиваемых, нежели какие-либо другие войска, он навсегда оградит себя от восстаний и обеспечит престол за собой и за своим потомством.

Командование этими привилегированными и страшными войсками скоро обратилось в самый высший пост в империи. Так как система управления извратилась в военный деспотизм, то преторианский префект, вначале бывший не более как простым командиром гвардии, был поставлен не только во главе армии, но и во главе финансов и даже юстиции⁷²} В каждом отделе администрации он являлся представителем императора и пользовался его властью. Любимый приближенный Севера Плавтиан был первый префект, облеченный и злоупотреблявший этой громадной властью. Его владычество продолжалось около десяти лет, пока брак его дочери со старшим сыном императора, по-видимому долженствовавший упрочить его положение, не сделался причиной его табели'³} Дворцовые интрига, раздражавшие честолюбие Плавтиана я внушавшие ему опасения, грозили взрывом революции; тогда Север, все еще любивший его, был вынужден согласиться на его казнь⁷⁴} После гибели Плавтиана многосторонние обязанности преторианского префекта были возложены на знаменитого правоведа Папиниана.

До Севера все добродетельные и даже просто здравомыслящие императоры отличались если не искренней преданностью, то наружным уважением к сенату и относились с почтительной деликатностью к нежной ткани политических учреждений, введенных Августом. Но Север провел свою молодость в лагерях, где привык к безусловному повиновению, а в более зрелом возрасте в качестве военачальника освоился лишь с деспотизмом военной власти. Его надменный и непреклонный ум не мог понять или не хотел сознаться, что для него было бы выгодно поддержать такую власть, которая

бн быть посредницей между императором и армией, _XOTs бн она ¦ была только воображаемая. Он не хотел унижаться до того, чтобы выдавать себя за покорного слугу такого ctrffoft—i которое ашшщем его и трепетало нри малей-шем выражении его неудовольствия; ов отдавал приказания, кода простая просьба с его стороны имела бы точно такую же силу: °н держал себя н выражался, как властелин и победитель, и открыто пользовался всеми правами как законодательной, так ¦ исполнительной верховной власти.