вырвать ступню из хватки охотника за обувью и лягнуть его в коленную чашечку.
Я мог бы счесть себя победителем, если бы на этом все и закончилось. Увы, но наша скоротечная схватка лишь раззадорила прочих «зверей», у каждого из которых, похоже, имелись на меня виды. И каждый из них не намеревался дарить соперникам причитающуюся ему долю добычи.
Отбившись от первых противников, я вскочил с земли и уже не пошел, а метнулся к северянам во весь дух. Но пробежал лишь считаные шаги, после чего снова был сбит наземь прыгнувшим мне под ноги негодяем. Успев перевернуться в падении лицом вверх, я брякнулся на лопатки и с ужасом увидел, как на меня наваливаются сразу пять или шесть человек. И еще неизвестно сколько, забыв про завтрак, спешат сюда от фонтана. Эта орава уже вопила и бранилась, поддерживаемая криками зрителей. Обижаться на последних было глупо. Все-таки жизнь в Ведре – скука смертная. Тут уж волей-неволей обрадуешься любому развлечению, даже такому, как избиение и грабеж собрата-сидельца. Как говорится, ничего личного – такова традиция.
Дежурящая у раздачи охрана с интересом наблюдала за происходящим, но пресекать дебош, кажется, не помышляла. Хорошие порядки, ничего не скажешь! Впрочем, на ее помощь я и не рассчитывал. Представляй я для Владычицы какой-либо интерес, меня закрыли бы в камере-одиночке на одном этаже с доном Балтазаром. Ну а поскольку этого не случилось, стало быть, и беглые рабы, и пособники табуитов были для королевы Юга равноценны.
Первое время мне удавалось отбрыкиваться от нападающих. Что, разумеется, им не понравилось, особенно после того, как я изловчился засветить кому-то ботинком в пах. Возжелавшим мои шмотки «зверям» пришлось сначала попотеть, сбивая с меня спесь. Иными словами, я вынудил их заняться физической работой, что при здешнем скудном питании было не самым популярным способом времяпрепровождения.
Сначала меня охаживали ногами, затем – кулаками. Дубасили крепко, но аккуратно – очевидно, боялись порвать надетые на мне вещи. Отмахиваться от врагов стало хлопотно и неэффективно, и я решил вместо этого поберечь голову и, если повезет, прочие части тела. Без куртки и ботинок прожить в Ведре худо-бедно можно. А вот с сотрясенными мозгами, отбитыми почками и сломанными конечностями это будет уже не жизнь, а растянутая во времени агония.
Обхватив голову руками и извиваясь в пыли будто червь, я всячески старался избежать сильных и прицельных ударов. Но противников было слишком много, и тумаки сыпались на меня с частотой барабанной дроби, поэтому проку от моего ерзанья было чуть.
Казалось, этот ад будет длиться вечно. Но вскоре ударная прелюдия стихла, и «зверье» переключилось на более приятное занятие – отъем и присвоение чужой собственности. И делалось это самым варварским из всех видов грабежа: кто первый взял, тот и хозяин.
Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет… Не помню, где я впервые услышал эту присказку, но сейчас ее мудрость вновь подтвердилась.
Проще всего я расстался с обувью. Гнилые тряпочки, заменявшие мне шнурки, лопнули, и оба ботинка чуть ли не одновременно соскочили со ступней. Вот только достались ли они одному владельцу? Кажется, нет, потому что там сразу же возникла яростная перепалка. А пока неподелившие трофеи «звери» лаялись, кто-то стянул с меня носки – толстые, крепкие, связанные из верблюжьей шерсти. Правда, не слишком новые, зато стиранные не далее как вчера, отчего их ценность в этом вшивом гадючнике повышалась вдвое, а то и втрое.
Прочим желающим взглянуть на голого шкипера Проныру удача так легко в руки уже не далась. Мерзавец, позарившийся на штаны, столкнулся с непредвиденной трудностью: они не снимались. А все потому, что оседлавший меня охотник за курткой придавил своим задом пояс моих штанов. И сколько первый ни дергал за брючины, второй никак не давал ему завладеть обновкой. Он вообще не обращал на это внимания, поскольку у него возникла своя проблема. Я упал на спину, что не позволяло снять с меня и верхнюю одежду. Ситуацию можно было исправить, перевернув меня на живот. Но это уже пытались сделать двое других претендентов на куртку. Они же пока не добрались до нее лишь потому, что им мешал сидящий на мне человек. И это, не считая еще нескольких «зверей», что готовились попросту вырвать лакомый кусок из пасти победителя. Причем, если придется – вместе с зубами.
За считаные секунды все настолько перепуталось и усложнилось, что разрубить этот гордиев узел мог только мордобой. И он не заставил себя ждать. Утратившие терпение неудачники набросились на счастливчиков, которые отчаянно упирались. И протестовали против такого произвола с помощью брани, угроз и ответных зуботычин.
В какой-то миг, когда одни «звери» оттеснили других, но сами еще не заняли их место, я вдруг ощутил, что могу свободно двигаться. И немедля воспользовался моментом, рванув прочь из этого бедлама. И откуда только силы взялись, учитывая, сколько боли я претерпел? Перевернувшись и встав на четвереньки, я выполз на чистое пространство, затем вновь вскочил на ноги и с фанатичным упрямством бросился к северянам.
Бушующие во дворе страсти их почти не волновали. Они по-прежнему сидели кружком, и весь их интерес к потасовке выражался лишь в презрительных взглядах, бросаемых ими на нас. Северяне осуждали эту собачью грызню. Но и встревать в нее не намеревались, считая это ниже своего достоинства. Привычная картина: мелочная разборка между южанами, к которым краснокожие относили вообще всех некраснокожих, а не только подданных Владычицы Льдов.
Рассудок мой помутился, и здравомыслие оставило меня. Заготовленное мной для соотечественников Сандаварга приветствие напрочь вылетело из головы. А вместо него вдруг вспомнилось кое-что другое. Вспомнилось и тут же сорвалось с языка:
– Хэйл, Эйнар, Бьорн и Родериг! Хэйл, Убби Сандаварг! Стой, где стоишь! Мое слово!
Когда до меня дошло, что именно я ору, было уже поздно. Боевой клич Сандаварга уже разнесся по двору и достиг ушей всех, кто расслышал его в шуме и гаме. Конечно, моя глотка была не чета громогласной глотке Убби. Будь он сейчас здесь, то даже не обиделся бы, а от души посмеялся бы надо мной (хотя потом наверняка пригрозил бы, чтобы я больше так грубо не шутил). Вот только Убби находился в эту минуту за тысячи километров отсюда. А вместо него на меня таращились девять совершенно незнакомых мне северян, для которых мой выкрик явился полной неожиданностью. Такой, что они даже отставили в сторону недопитые миски с молоком и отложили недоеденный окорок.
Это был конец! Возможно, северяне простили бы мне попытку заговорить с ними, но за надругательство над традициями, пускай и чужими, уж точно снимут голову с плеч. И ладно бы я с кличем Убби выбивал из врагов дух и расшвыривал их по двору. Это хоть как-то оправдало бы южанина, бьющегося во славу не своих предков. Однако выкрикивать всуе их имена, когда ты повернулся к врагу спиной и сверкаешь от него пятками, было, мягко говоря, непочтительно.
Впрочем, и третий мой рывок к северянам потерпел неудачу. На сей раз меня подвели штаны. Поддерживающий их тканевый поясок лопнул, и они сползли с талии аккурат тогда, когда я вскочил с четверенек. Дабы не споткнуться, я был вынужден притормозить и подтянуть штаны. Этой заминкой и воспользовались проклятые «звери». Увидев, что жертва опять пустилась наутек, они вмиг забыли о раздоре и с ревом бросились вдогонку.
Кто-то прыгнул на меня сзади, уцепился за шею и повалил с ног. Я едва успел выставить вперед руки, но все равно треснулся лицом о землю. Да так, что на несколько мгновений напрочь забыл о том, что происходит, где я нахожусь и даже как меня зовут. А когда рассудок начал проблесками возвращаться, лучше бы он этого не делал. Я вновь был окружен галдящей толпой, которую моя строптивость разъярила еще больше. И которая решила дать мне окончательно уразуметь, что, сидя в клетке, от судьбы не убежишь.
Боль убила во мне последнее желание сопротивляться. У меня банально не осталось сил на то, чтобы продолжать демонстрировать гордость. Я пожалел, что вообще начал дергаться и не позволил обобрать себя сразу, как только закрутилась свистопляска. Хотелось впасть в забытье и больше из него не выходить. Но, как назло, никто не наносил мне этот «удар милосердия». Враги по-прежнему награждали меня тумаками – чувствительными, но не способными вышибить дух, даже когда они сыпались градом.
Все, что я видел через застившую взор багровую пелену, это обувь. Множество мельтешащих вокруг пар обуви. Самой разнообразной: от драных сандалий до добротных, не хуже, чем мои, ботинок. Я понятия не имел, кому какая обувь принадлежала. Мне это было неинтересно, да и задрать сейчас голову означало
