была не такой реальной, нежели казалось поначалу. Даже с учетом того, что я пронес с собой инструмент, с помощью которого можно было этот побег провернуть. Впрочем, пока передо мной стояла другая задача – как бы уберечь его от охраны, подвергавшей заключенных регулярным обыскам. Сегодня скорее всего с этим проблем не возникнет. Если вечером и будет шмон, мой секрет пока ни для кого не досягаем, включая даже меня. А вот завтра спозаранку придется что-то срочно предпринимать. Найдут при мне такую опасную хреновину – не отверчусь от новых побоев и карцера.
Я был бы не прочь и дальше послушать о житье-бытье гладиаторов, но они пригласили меня в свой круг вовсе не за этим. И я подробно отвечал на их расспросы до самого ужина, на который тоже решил не ходить. Болтать красиво и складно я всегда был горазд – этот фамильный дар у Проныр также не отнять, – а если где привирал, то совсем чуть-чуть. Жадные до новостей северяне даже отложили по моей вине свою ежедневную тренировку. А для поддержания во мне сил они подкармливали меня молоком и прочими деликатесами. Надо заметить, что я и на «Гольфстриме» порой питался куда скромнее, но, не желая обидеть слушателей отказом, благодарно принимал от них угощение.
Северяне жили на первом этаже в просторной и имеющей отдельный вход казарме. Ее убранство даже по местным меркам было спартанским: толстый слой войлока на полу да умывальник, висящий в углу над дырой санузла; высотное расположение тюрьмы и близость воды позволили оборудовать здесь канализацию, без которой обитатели Ведра давно вымерли бы от антисанитарии.
Казарма служила также спортивным залом, где Тунгахоп со товарищи тренировались между битвами. На время этих занятий охрана выдавала северянам необходимый инвентарь и запирала их на все засовы до тех пор, пока им не надоедало дубасить друг друга тренировочным оружием, прыгать, бегать, бороться и кувыркаться. Сюда же, насколько я понял, приводили и жриц любви, какими помимо вина традиционно вознаграждались победители арены Кровавого кратера. Доставляло ли рабыням радость услаждать могучих воинов на жестком, колючем войлоке, неизвестно. Но последние, надо полагать, вообще плевать хотели на такие неудобства.
На закате всех узников, в том числе северян, погнали назад в камеры. К этому часу я немного осмелел, но все же не настолько, чтобы чувствовать себя уверенно среди намявших мне бока ублюдков. Поэтому покинул двор в числе последних. «Звери» по-прежнему косились на меня с недружелюбием, разве что злорадства и презрения в их глазах заметно поубавилось. Уважением к хитрому новичку они, естественно, не прониклись – с чего бы вдруг? – но оно мне и не требовалось. Главное, я подстраховался от дальнейших нападок и теперь могу не переживать за одежду и паек. И когда эти страхи отошли на второй план, я стал мыслить более взвешенно и трезво. Так, как положено мыслить человеку, решившему любой ценой удрать из тюрьмы.
За день в Ведро не поступило новых заключенных, а Бубнила застрял в карцере явно надолго, поэтому я опять ночевал в блаженном одиночестве. Вдобавок по возвращении в мое скорбное обиталище меня ожидал сюрприз. На сей раз, к счастью, приятный.
Неизвестно, кто и когда заходил сюда в мое отсутствие, но подарок он оставил превосходный. Оба моих носка и ботинка, с которыми я уже навсегда распрощался, дожидались меня на полу возле нар. Будучи достаточно прочными, возвращенные вещи выдержали трепку и не пострадали. В отличие от куртки и штанов. Они хоть и не побывали в руках «зверей», но в пылу борьбы кое-где разошлись по швам.
Более прозрачного намека на то, что я получил неприкосновенность – по крайней мере, на время, – «звери» мне дать не могли. Как там бишь подумал я, когда ложился на эти нары в первый раз? От судьбы не убежишь? Так и есть. Только зачем от нее убегать, когда можно попробовать договориться с ней по- хорошему? Жаль, не всегда это срабатывает, но иногда, как, например, сегодня, может и помочь. И, конечно, не за красивые глаза. Но пускай все мое тело ныло от побоев, в горле першило от многочасовой болтовни, а будущее ни на йоту не прояснилось, все равно я ощущал себя гораздо бодрее, чем утром.
Воистину, много ли надо для счастья человеку, которого лишили в жизни всего, кроме одежды, ботинок и самой жизни, будь она, треклятая сука, неладна!..
Глава 11
Кто и когда окрестил эту иностальную развалюху «Недотрогой», не знал даже старожил гладиаторов Ведра, домар Тунгахоп. Однако она являла собой тот уникальный случай, когда данное бронекату имя полностью противоречило его судьбе. За свою долгую жизнь «Недотрога» позволила дотронуться до себя столько раз, что на ней буквально целого места не осталось.
Мятые и дырявые борта, разболтанные и изношенные колеса, деформированная рама, дребезжащая трансмиссия, гнутые тяги, тугие, скрежещущие рычаги, разбалансированный штурвал… Когда я впервые увидел эту потрепанную малышку, мне стало ее жаль до слез. Так мог выглядеть бронекат, который побывал на своем веку в сотнях передряг и сменил уйму шкиперов. Причем почти все они, как следовало догадаться, погибли на боевом посту не самой завидной смертью.
Я назвал «Недотрогу» малышкой вовсе не из жалости. Она и впрямь была самым маленьким из всех известных мне бронекатов. Из-за немереной мощи Неутомимых Трудяг делать на их основе транспорт с малой грузоподъемностью попросту невыгодно. Но эта машинка создавалась без оглядки на практичность и здравый смысл. Она не предназначалась для дальних поездок и перевозки грузов. На ней даже не было жизненно необходимой перевозчикам вещи – водного резервуара! Да и зачем он тут, ведь единственная цель существования «Недотроги» – увеселять зрителей. А единственным местом, где ей дозволялось кататься, было дно Кровавого кратера.
И мне – шкиперу Проныре Третьему, – предстояло стать рулевым и механиком этой развалюхи, не первым и наверняка не последним!
Тунгахоп был не в курсе, кто дал «Недотроге» имя, зато он знал нескольких ее предыдущих шкиперов. Правда, заикнувшись о них, домар вмиг понял, что сболтнул лишнего. И уже не стал в красках расписывать мне, какой смертью пали мои предшественники. Я тоже предпочел об этом не расспрашивать. В отличие от северян, меня подобные истории не воодушевляли, а, напротив, ввергали в уныние. И оно было не лучшим союзником гладиатора перед грядущей битвой.
О, всемилостивая Авось, и как только меня угораздило во все это вляпаться!
– Да не трясись ты так, Проныра! – хлопнув меня по плечу, хохотнул Тунгахоп, когда я, он и его сквад подъехали на «Недотроге» к тропе Героев – наклонному желобу, прорубленному в склоне кратера. Дорога эта предназначалась для торжественного спуска гладиаторов на арену под восторженные вопли публики. – В последние минуты жизни воинам положено радоваться, а не горевать! Тем более что нынче отличный денек для кровавого пира! Редко нашему брату выпадает пасть смертью храбрых на глазах такой прорвы народу! Все мы мечтаем о подобной славе, но лишь единицам из нас она улыбается! В прошлый раз трибуны были полны едва наполовину, а сегодня, ты глянь, на них пустого места нет! Сразу видать: истосковались южане по битвам на колесах! Давай, радуйся, что получил шанс умереть достойно, как перевозчик, а не корчась от голода на тюремных нарах! Йо-хо-хоу!..
Вместо ответа я лишь изобразил вымученную улыбку и, дав бронекату самый малый ход, вывел его на тропу. Спускаться по ней требовалось неспешно, дабы разогреть зрителей, позволив им как следует нас поприветствовать. Этой и другим местным традициям меня обучили накануне северяне. Многие из них провели на арене больше двадцати выступлений и превратились в заправских артистов, пускай сами они и отказывались причислять себя к таковым.
Особенно колоритно в этом плане смотрелся ветеран Тунгахоп. Потрясая над головой огромной двуручной секирой и издавая воинственный рев, он бегал от борта к борту, выпячивал грудь и красовался то перед одной трибуной, то перед другой, срывая бури оваций. Короче говоря, всячески работал на публику, упиваясь ее вниманием и любовью. И вполне заслуженно, после стольких-то великих побед! За годы гладиаторской жизни домар так вошел в образ героя-легенды, что играл свою роль естественно и непринужденно. Играл, наслаждался всенародным признанием, но все равно отказывался верить, будто он не развлекает южан, а исполняет высокую миссию: воспитывает в них отвагу и боевой дух.
Чего здесь было больше – самообмана или наивности, – трудно сказать. Но, глядя на Тунгахопа и старающийся не отстать от него сквад, я испытывал к ним одновременно и жалость, и зависть. Жалость понятно почему. А зависть потому, что мне, при всем желании, не удавалось следовать совету домара и радоваться собственной гибели, пускай даже овеянной славой…
Если судить по количеству собирающихся в Кровавом кратере зрителей, он считался главным увеселительным центром Юга. Трудяги из приозерных городов и поселков, а также солдаты любили
