ошалев от шума, я подумал, что если их рев сейчас не прекратится, то мои мозги взорвутся еще до того, как на арену явится противник… Но нет, трубачи выдули все положенные ноты прежде, чем это случилось, и умолкли. А в воцарившейся тишине ко второй тропе Героев был подкачен иностальной контейнер на колесах. Довольно внушительный. Внутри него вполне могла бы поместиться «Недотрога», и там еще осталось бы много свободного места. Подталкиваемый сзади бронекатом-строймастером, контейнер продолжал двигаться к спуску, по которому ему, очевидно, предстояло вот-вот скатиться…
Точно! Строймастер спихнул огромный ящик с края, и тот помчался вниз по тропе, громыхая колесами и набирая скорость.
Весь амфитеатр, включая неугомонных северян и меня, застыл в ожидании сюрприза. Контейнер катился, однако, не так быстро, как ему следовало бы разогнаться с подобной высоты. Судя по пронзительному скрипу, вращение контейнерных колес было приторможено, чтобы повозка наших пока неведомых врагов не унеслась на середину арены, а остановилась сразу у ее края.
Так и случилось. Повозка достигла дна кратера и замерла, перекатившись по мосту через ров с острыми кольями. Едва это произошло, как рабочие арены – видимо, рабы, – толпой налегли на лебедку и взялись поднимать мост, отрезая нашим врагам путь к отступлению. Наш путь был отрезан таким же образом, пока мы объезжали почетный круг. И теперь нам предстояло попотеть, чтобы не остаться навсегда на этом оторванном от реальности маленьком кусочке Юга.
Северяне набрали в грудь воздуха и приготовились встретить врага дружным громогласным ревом, как только тот вырвется из тюрьмы на колесах. Отжав ногой тугой рычаг сцепления, другим рычагом я включил сразу вторую передачу и приготовился сорваться с места по отмашке Тунгахопа. Так, как ему и хотелось: резко, с пробуксовкой и фонтанами песка из-под колес. Чистейшая показуха! Но она тоже входила в воспитательную программу домара, с помощью которой тот прививал южанам воинскую доблесть.
Чудовищной силы удар сотряс контейнер изнутри. Да так, что многотонная повозка даже качнулась из стороны в сторону. Северяне встрепенулись, но промолчали, повременив с криками до более подходящего момента. Не знаю, как долго они простояли бы, задержав дыхание, если бы раскачивающий свою тюрьму враг отказался выходить на свободу. Впрочем, он, похоже, тоже имел представление о законах аренной драматургии и не стал томить ожиданием ни гладиаторов, ни публику. После второго, столь же сокрушительного удара крышка контейнера с грохотом отлетела, и оттуда, вздымая клубы пыли, вырвался…
…Но, прежде чем я очутился в эпицентре этого безумия, мне пришлось провести в Ведре целый месяц. Целый долгий месяц, за который кое-что успело произойти, но по большому счету не произошло ничего. Я оставался узником Ведра и все еще понятия не имел, каким образом из него выбраться. И лишь после того, как мне представилась возможность превратиться из простого узника в гладиатора, попутно с этим я получил и шанс на побег. Слабенький, практически призрачный шанс, какой, казалось, мог испариться от легкого дуновения ветра. Но поскольку до сего момента у меня вообще не было никаких зацепок, я без раздумий ухватился за эту.
А подумать на самом деле не помешало бы. Хорошенько подумать! Однако я не сделал этого сразу, а потом пытаться избежать Кровавого кратера было уже поздно.
Я всегда гордился тем, что, повзрослев, не посрамил нашу фамилию и стал не худшим пронырой, чем мои изворотливые предки. Только один отцовский совет я толком не усвоил. Тот самый, который гласил: излишняя изворотливость хороша, когда вы стоите на твердой почве, но никак не на зыбучем песке. На нем слишком усердное барахтанье вас не только не спасет, а лишь ускорит вашу погибель. Угодив в Ведро, я пренебрег этой мудростью. За что теперь сполна и расплачивался…
Хотя поначалу мне очень даже везло. Не считая пережитых побоев, я умудрился неплохо обосноваться в тюрьме за рекордно короткий срок. Не прошло и суток, как я завел себе авторитетных покровителей. Да не из числа «зверья», а лучших из всех, что обитали в Ведре.
Второй раз удача улыбнулась мне спустя несколько часов, когда тюрьма была погружена в сон.
Все началось со внезапного расстройства желудка. Это оно подняло меня с нар и погнало к дырке санузла, что наряду с умывальниками имелись в каждой тюремной камере. Дало о себе знать молоко, которым меня накануне весь день угощали северяне. Обычно я пью его редко, но вчера пришлось много болтать, а лучшего средства для смазки голосовых связок здесь не найти. Расплата за лечение не заставила себя ждать. И вот я вынужден подрываться среди ночи и делать то, чем обычно занимаюсь после утреннего пробуждения.
Сидя спросонок над вышеупомянутой дыркой, я не забывал о том, что в желудке у меня помимо коварного молока имелось еще кое-что. А именно та самая штуковина, какую я прихватил перед арестом с чердака команданте и, проглотив, пронес в Ведро. Это была маленькая, величиной с раздавленную виноградину, линза, вытащенная мной из разбитой древней видеокамеры. И вот теперь, пробыв сутки внутри меня, безвредное, к счастью, для организма стеклышко готовилось завершить свой путь во внеурочное время и не в самом приятном месте.
Ценой некоторых усилий, описывать которые я не стану, так как это отобьет аппетит у кого угодно, мне удалось не позволить линзе провалиться в канализацию. Промыв как следует трофей под умывальником, я вернулся на нары и озадачился мыслью, что же делать с моей главной на сегодня ценностью. И не просто ценностью, а, не исключено, единственным ключом к моей свободе.
В эпоху Чистого Пламени с помощью такой штуковины можно было разжечь огонь или устроить пожар. В наш век линзы тоже могли послужить и инструментом, и оружием. Сфокусировав ими солнечные лучи, я сумею вызвать черный всполох, который запросто разрушит замок или разогнет прутья решетки. Одна загвоздка: как при этом не пострадать самому? Рассчитать мощность выброса метафламма гипотетическим путем у меня не получится. Я не имею даже приблизительного понятия, какой температуры будет точка и где сойдутся сфокусированные лучи, а от этого зависело практически все… Но сейчас стоило беспокоиться о другом – как мне уберечь линзу от тюремщиков. Они отменно знали свое дело и, обыскивая сидельцев, не брезговали копаться у них даже в тех местах, откуда я только что извлек свое стеклянное сокровище.
Это вновь подтвердилось, когда охрана наведалась ко мне за час до побудки и заставила разжевать и проглотить вязкий шарик. Он был слеплен непонятно из чего, но по вкусу походил на сушеный инжир в смеси с какими-то травами. Об инжире напоминали и меленькие семечки, что хрустели на зубах, пока я работал челюстями под пристальными взорами вертухаев.
Знакомая дрянь. В аптечке на «Гольфстриме» есть похожее лекарство, помогающее перевозчикам справляться с одним из наших профессиональных недугов – запором. Зачем тюремщики накормили меня слабительным, тоже понятно. Сутки – тот срок, когда поступивший в тюрьму арестант станет избавляться от вещей, пронесенных им сюда в собственном желудке. Охрана упрощала себе задачу, стараясь перехватить этот «груз» перед тем, как хозяин извлечет его на свет естественным путем и успеет где- нибудь припрятать.
Мой еще не до конца успокоившийся желудок отреагировал на новое угощение быстро и охотно. Настолько охотно, что даже притупил во мне стеснительность, когда вскоре пришлось справлять большую нужду в присутствии посторонних. Само собой, ничего запрещенного к этому часу у меня в кишечнике не было, и я ничем не порадовал охрану, зазря истратившую полезную таблетку и испачкавшую перчатки, изучая результат своих опытов. Видимо, из-за этого последующий обыск был грубее, чем обычно. Каждое свое распоряжение вертухаи подкрепляли тычком дубинкой. И всякий раз попадали ею в больное место. Что, впрочем, делалось не нарочно, поскольку здоровых мест на мне после вчерашнего избиения было раз-два и обчелся.
В этом и состояло мое второе везение. Не надуйся я вчера молока, не вскочил бы посреди ночи, не побежал бы к санузлу, не извлек бы раньше времени линзу, не спрятал бы ее до прихода охранников и сейчас гарантированно отправился бы в карцер. Ну а то, что я их все-таки обманул, следовало считать моим везением номер три. Вертухаи не одну собаку съели на обысках, но фамильная смекалка Проныр оказалась им не по зубам.
Проглоти я предмет покрупнее, вряд ли мне повезло бы его утаить. Тюремщикам были известны все места в камере, где я мог бы устроить тайник. Один южанин даже просунул руку между прутьями оконной решетки и обшарил внешнюю стену, докуда смог дотянуться – а вдруг я прилепил к ней что-то на хлебную пасту. Специальной щеткой-ершом была прочищена канализационная труба, ощупана каждая заклепка на стенах камеры, процарапаны швы между иностальных плит и истыкан иглами войлок на нарах. Про мою
