пояснил домар. – Но вот уже полтора года ездить на «Недотроге» некому, поэтому она простаивает без дела. Сам понимаешь, среди северян, других пленных воинов и беглых рабов перевозчиков нет. А когда порой выискивался доброволец, что соглашался отложить меч и попробовать себя в роли шкипера, ничего хорошего из этого не выходило. Ладно, если бойцы успевали спрыгнуть с «Недотроги» до того, как та падала в ров, но бывало, что и не успевали. Частенько бои с ее участием заканчивались так досадно… Честно говоря, я к тебе, шкипер, с первого дня присматриваюсь. Все хочу понять, сдюжишь ты выстоять на арене с нами плечом к плечу или нет. То, что ты друг Убби Сандаварга, делает тебе честь, но кто знает, правду ты болтаешь о своих подвигах или выдумки…
– А разве команданте, которого вы видели на пятом этаже, не доказывает правоту моих слов? – вступился я за свое честное имя.
– Отчасти, конечно, доказывает, – уклонился от прямого ответа хитрый Тунгахоп. – И поскольку другие доказательства тебе взять неоткуда, я готов принять все сказанное тобой на веру. И прямо сегодня замолвлю за тебя кое-кому словечко, если ты действительно не из робкого десятка и хочешь оказать нам поддержку. Само собой, тоже получишь за это в награду нормальную жратву и место в нашей казарме. Ну и возможность выходить с нами на крышу, раз тебе этого так хочется. Только при одном условии: получишь карцер за болтовню с доном Балтазаром – пеняй на себя.
– А вы уверены, что этот ваш «кое-кто» согласится записать меня в гладиаторы? – полюбопытствовал я, прикидывая в уме все за и против этого делового предложения. На одной чаше весов лежала увесистая глыба смертельного страха перед Кровавым кратером. На другой – нежелание жить впроголодь и в одной камере с Бубнилой, который должен был со дня на день возвратиться из карцера. Затаившее на меня злобу «зверье» может воспользоваться этим и свести со мной счеты: нарочно не сказать психопату-душителю о том, кто мои покровители. И тогда я окажусь мертв или крепко покалечен, Бубнилу повесят, а «звери» останутся чистенькими и вне подозрения у северян… Мерзкая перспектива. Уж лучше и впрямь отправиться в Кровавый кратер – там хоть умирать будет веселее и почетнее. Глядишь, какая-то память обо мне останется, в отличие от безвестной гибели от рук здешнего безумца.
– Согласятся ли южане, чтобы на следующем турнире мы выгнали из гаража «Недотрогу»? – переспросил домар и расхохотался, намекая на то, что я сморозил глупость. – Да они только этого и ждут! А не завезешь нас в ров с кольями и доживешь до победы, глядишь, заработаешь себе шлюху и жбан вина!
– Ладно, заметано: я с вами! – была не была, решился-таки я. Не из-за шлюхи, конечно, и не из-за вина, а всего лишь выбирая из двух зол менее гадостное.
Северян мое согласие немало воодушевило. Каждый норовил похлопать меня по спине или по плечу, на что я в ответ лишь вымученно улыбался, поскольку синяки на моем теле еще не зажили. И Тунгахоп не подвел. Сразу после обеда он попросился для разговора к начальнику тюрьмы, а уже перед ужином мне велели перебираться в гладиаторскую казарму. Что я с превеликим удовольствием и сделал, для чего даже не пришлось возвращаться в камеру, так как других вещей, кроме одежды, у меня не было.
Так начался новый этап моей тюремной жизни: в чем-то проще, а в чем-то сложнее предыдущего. Теперь я жил в постоянном ожидании скорой битвы и, не исключено, собственной погибели. И ежедневно готовился к этому событию бок о бок со своими отныне полноправными соратниками.
Тренироваться наравне с ними я не смог бы при всем желании, да мне это и не требовалось. Впрочем, отсиживаться в стороне, глядя, как северяне усердно поддерживают себя в боевой форме, я тоже был не вправе. И, отойдя в уголок, дабы не попасть под горячую руку лупцующих друг друга крепышей, делал простые силовые и акробатические упражнения. Те, какие в свои сорок с небольшим лет был еще способен выполнить, не насмешив при этом краснокожую братию.
Частенько тот или иной северянин отрывал меня от этого бестолкового по большому счету занятия (шанс помереть здоровеньким – вот и все, что оно мне сулило), подзывал к себе и назначал своим временным ассистентом. Я не отказывался. И потому, что не мог, и потому, что видел в этой работе хоть какой-то смысл. Я менял блины на штангах и подстраховал тех, кто их жмет. Порой я сам служил отягощением, сидя на плечах у решившего поприседать, отжаться от пола или побегать с нагрузкой гладиатора. Я подносил по их требованию нужный спортивный инвентарь. Я держал туго набитые войлоком мешки и кряхтел, когда бойцы отрабатывали на них силу удара. Я размахивал иностальной трубой, помогая фехтовальщикам совершенствовать увертки и уклоны. Иногда сам получал тумаки от чересчур увлекшегося товарища, который забывал, что менее твердолобой голове перевозчика противопоказана подобная встряска. После чего меня пощечинами приводили в чувство, а вместо извинений отпускали какую-нибудь пошлую шутку, вызывавшую общий смех.
У меня не оставалось выбора, как тоже посмеяться над самим собой и своей неуклюжестью. А как иначе было к этому относиться? Общаясь с Убби, я хорошо усвоил – шутки северян делятся на два типа: просто грубые и угрожающе грубые. И на те и на другие не следует обижаться. Первые означают, что краснокожий шутник относится к вам благосклонно. И, даже бранясь последними словами, он вовсе не желает вас оскорбить – просто северяне не умеют вежливо разговаривать с южанами. Во втором случае затаивать на них обиду было столь же глупо, как пытаться понять мотивы решившего забодать вас быка. Иными словами, тут оставалось лишь брать ноги в руки и спасаться бегством, а не требовать от оскорбителя объяснений, до которых он все равно не снизойдет.
Короче говоря, жить стало хоть и труднее, зато веселее. Ну а когда в очередной день мы отправились на крышу, мое жалкое тюремное существование вновь обрело смысл, в поисках которого я метался всю минувшую неделю.
Одетый во все тот же парадный мундир, в каком он отправился во дворец, сеньор Балтазар, заложив руки за спину, расхаживал по камере – надо заметить, более просторной и благоустроенной, чем обычные. Шум в коридоре привлек его, и когда нас проводили мимо, наши с команданте взгляды встретились. Совсем ненадолго – я мог позволить себе лишь замедлить шаг, но не остановиться. Но этих мгновений хватило на то, чтобы выразительно указать дону глазами на потолок. Кабальеро нахмурился, пытаясь сообразить, что я имею в виду. Удалось ему это или нет, предстояло выяснить позже. Нас же вывели наверх, и теперь мне и моим соратникам опять предстояло поработать. Но если для северян это была лишь обычная тренировка, в мои планы входило кое-что еще. И это «кое-что» следовало проделать так, чтобы не навлечь беду ни на себя, ни на товарищей, ни на команданте, которого это также напрямую касалось.
Пробежав для проформы в быстром темпе три круга, я отстал от северян и отнюдь не наигранно запыхался. И, остановившись неподалеку от выхода на крышу, приступил к гимнастическим упражнениям. Вертухаи на вышках и стрелковых площадкам держали наготове оружие, но делали это, скорее, из беспокойства за свои жизни (кто знает, что могут выкинуть разгоряченные тренировкой гладиаторы), нежели опасаясь нашего побега. Перелезть через трехметровое ограждение, изрезавшись о колючую проволоку, и броситься со стены на скалы мог лишь самоубийца, а их среди аренных бойцов не наблюдалось. И потому за мной – самым хилым из гладиаторов – следили вполглаза, поскольку это было и необязательно, и банально скучно. То ли дело неугомонные крепыши-коротыши, все время подзадоривавшие друг друга на потасовку! Даже за пределами арены их шумная суета привлекала к себе внимание. Ну а когда им выдавали оружие и натравливали на настоящих врагов, оторвать взор от работы батальных дел мастеров и вовсе никто бы не смог.
Именно на это я и рассчитывал. Соратники были посвящены в мои замыслы и пообещали не эксплуатировать меня сегодня в качестве тренировочного ассистента. А также – вдоволь пошуметь перед охраной, что им было только в радость. Я же занимался своей скучной физкультурой, не делая ничего противозаконного. И околачивался на одном месте, то и дело отступая к ограждению, чтобы дать дорогу проносящейся мимо гурьбе северян.
Я тщательно соблюдал конспирацию на протяжении всех полутора часов, что мы здесь находились. Это была перестраховка, ведь учиненное мной нарушение длилось всего секунду. Ровно столько потребовалось мне, чтобы сбросить записку в отдушину камеры дона Балтазара.
Пока нас вели по коридору пятого яруса, я посчитал камеры между входом на этаж и выходом на крышу. Затем наверху сосчитал вентиляционные отверстия и определил нужное. Возле него я и взялся проделывать свои упражнения. Для выполнения одного из них я улегся на спину, подсунул носки ботинок под закрепленную над отдушиной крышку и принялся с невинным видом качать брюшной пресс, стараясь всякий раз дотянуться руками до щиколоток. Ближайшие охранники покосились на меня, но ничего не
