жет быть рано все снова и снова касаться губами поющей тростинки и черпать горстя- ми со дна утомленного духа все новые пес- ни. Но с каждой весною чудесней скопля- ются тени, загадочней падают звуки на дне потемневших озер и всплывает узор на по- верхности водной –?узор отдаленных соз- вездий. И тише становятся песни –?в пути, у предела земного; и тело готово расти, как прозрачная тень, в голубые пустыни ночного сиянья и медленно таять в Твоей молчали- вой улыбке.
168
С тех пор, как выйти духу на порог из душной плоти стало невозможно, меня зовет немолчным зовом Бог, и все иное кажется ничтожно. Мне сладко тело с духом сочетать, мне сладко жить, мне сладко засыпать, мне сладко петь, молчать стократ мне сладко и слушать голос в сердце говорящий. Меня влекут земной огонь и дух, и мирный труд вдали от зла и славы. Я так хочу, где сладко пахнут травы, свой приклонить к земле и жизни слух. В полях безгласных, позабыв о славе, построить дом и в солнце выходить к семье, сидящей за столом в оправе веселых красок, чтобы, видя, быть; чтобы светились отраженно лица, и человечий терпкий сок томил, и даль снаружи, точно голубица, благословляла дуновеньем крыл.
169
Дрожит и стонет, напрягаясь, дом под старой ношей тьмы и тяготенья. Я изменить не смею положенья – жена уснула на плече моем. Тот мир, что людям кажется шатром, в ничто распылен рычагом творенья и мчится мимо огненным дождем; и с ним, боясь покоя замедленья, спешат стальным точильщиком жучком часы-браслет на столике ночном. Моей любовью первою был Бог, второй, земной –?жена, еврейка Ева, и жизнь моя была проста без гнева, и будет духом мой последний вздох. То потухая над землею слева, то возникая справа над землей, сменялось солнце мраком и луной. И точно песнь теперь передо мной прошедшее: от детского запева до этой ночи, обнаженной тьмой...
170
Теперь в меня Ты смотришь темнотою, и это так же велико, как Свет. Знакомо весь я воспален Тобою,
