Упрямый камень больше не послушен моим рукам, и Ева –?и жена со мной стеной божниц разлучена, и в ней огонь живительный потушен, и, как и я, она обречена.
174
Упрямость лет и дерзость... и над нами наш дом раскинет безмятежный кров. Мы будем жить в течении часов, принадлежащих только нам. Ночами ты будешь слышать, как я рядом сплю; увидишь днем, как бреюсь, как очками взметаю блики я над чертежами... как груз житейский на плечах коплю. Узнаешь все во мне –?в душе и в теле. В окно заглянут серые недели, слетят года сугробами на дом. И новый дух в нас повельнет крылом. У боязливых, сгорбленных в работе он будет жизни требовать и плоти. Что перевесит на земных весах – наш страх иль голос древний и томящий, который гонит исступленный прах от жизни к жизни плеткою свистящей... Я говорил уже тебе: не в том живое счастье, чтобы ставить дом и в нем с тревогой теплить жизнь и пламя, чтобы оно не занялось на нем ревущим зверем –?взбешенным огнем, по ветру гордо развевая знамя. Как в биллиарде легкие шары, дрожа от бега и звуча от стука, мы в мир летим в зеленый час игры – все здесь случайно: встреча и разлука. Но есть иная близость, это та, которой мы названия не знаем – ей не страшна пространства пустота, и голос смерти ею презираем.
175
Обед сегодня водянист и скуп. Стоит тарелка на окне –?в ней суп, на нем, дрожа, застыло отраженье: забор, деревья, тучи без движенья, закрытое на ржавый крюк окно и на стекле знакомое пятно. Мне тошно от тоски тупой –?немножко. Лежит в тарелке неподвижно ложка, и тупо я гляжу поверх ухи, как бродят в мыслях скучные стихи, как под окном цветет весна на груше и чешет пес, глаза зажмурив, уши... Как много было мыслей вдохновенных, в чужом ярме тоскующих и пленных. И я теперь свободен, и они могли бы быть мои... Проходят дни – и я ищу былые вдохновенья, но нету их –?на месте их волненья, заботы, страх насущный и тоска. И тает жизнь, как в полдень облака.
176
Вот эта жизнь и нищая и злая, которой мудрых крыльев не дано.
