Он одуванчики срывал и дул, и по ветру летела их золотая шерсть. Взлетал клок, опрозрачненный зарею,– чем выше –?ярче, и седым скользил сквозь тень. И этот дым я с нашей сравнивал судьбою. Я думал: вей, посевный дух! зерном крылатым самосева лети, несомый ветром пух, пустыней странствия и гнева! Чужие земли, как зола, как камень огненный, бесплодны. Широковейны и свободны ветров летучие крыла – май-июнь <1935> 212
ОДА
О тайнах счастия и гроба.
«Воспоминание»
На стол, символ гадальной карты, слетаешь призраком порой, в игральные вмешавшись карты – скелетом с поднятой косой. Тогда как вихрем шевелятся у суеверия власы – как травам, жизням колебаться от приближения косы. Но не такой ты мне: нещадной, с косой игрушечной тупой, марионеткою площадной над ширмой красной, над толпой. Не скрежетом уничтоженья, не ересью о тишине,– начальной тайною нетленья, при жизни предлетавшей мне. Тогда еще телесно отрок тобой тысячелетен стал, вместив все видимое от рог- ов зверя, от копыт и жал до плави на разбельной тверди, до цыри брызжущих лучей. Большая лествица, бессмертье моих бесчисленных смертей. * Есть средства горькие забвенья, но трезвым благостно принять суровой смерти посвященья – ее бессмертную печать. Избегнуть срока не старайся, знай, смерть –?ковчег твой, новый ной, и вечности воспламеняйся взволнованною тишиной. Как благодатен тот иаков, что с ней при жизни спор имел, на ком следы остались знаков объятий, огненных для тел. Богонетленны эти знаки косноязычья, хромоты – духопрозрачнящие паки природы темные черты. Порой иным, но сродным, слогом – в нем та же бледность, тот же свист – она является к порогам сознаний тех, кто прост и чист: как воспаленным точкам близко двух сопрягающихся тел от сфер сиянья, травам низким душистым –?от духовных дел; пусть только воспаленья токи, возникнув, после не найдут другого тела, в кости, в соки проникнут огненно, пройдут. В столь трудной радости высокой в час новопламенных минут к сто-ликой, -сердой, -умной, -окой телесным знанием придут, и им откроется прозренно
