ные поля. На горке у стены всех выше подымался к перистым облакам ряд ясных куполов; парчевый лес за ними простирался, пестрел убор сникающих дерёв. Правее города тянулася плотина. С на- ростами листвы ряд ветел оползал. Болото по бокам сребрилось паутиной, и на заре ковер ее сверкал. Откуда-то несло солод- ко-пряным медом. Со звоном на церквях сплетался крик гусей. Стада пятнистые трубили перед домом. Кресты искрилися в одежде тополей. Вот где-то подняла бур- чание телега. В пыли, курившейся за голою ступней, шел странник к городу, и, в ча- яньи ночлега, тупился взгляд усталостью дневной. А над полями церкви золотились; на- перебой рвались колокола. Их песни соч- ные и ясные носились, в них разгоралась пламенно заря. Казалося, слова звучали властно-смело. Вот этот повторял: «Иди, иди, иди». Торжественно рождалось и зве- нело: «Пади-и на колени и проси, проси». Оно так совестливо в душу проникало, так задевало сердце и мечты, что жалобно сжималась и страдала вся глубина запла- канной души. И, правда, пасть хотелось на колени, сама мольба просилася туда, где голоса гремящие и тени, где тайны жуткие закона бытия. И он в тумане шел... Последний луч, сверкавший в куполах, угас, побагровев, а вместе с ним угас и отблеск, одевавший поля парчей, блеснув и отлетев. Угасло поле, сине побледнело. С болота потянул продрогнувший туман. Холодным воздухом окутало несмело, и бур- ных облаков понесся ураган. «Дриль-дрин!» сорвалося и сразу обор- валось. «Дрил-дрин...» чуть слышно где-то от- далось, растаяло и в шорохе поднялось, промчавшемся в траве... еще... и улеглось... Но шорох рос и рос; вот листьям передал- ся, вот зашуршал бумагой по камням. Взвихрилась пыль, и вихрь ее помчался, цепляяся по веткам и сукам. Вот ближе к страннику и, яростно всплеснувшись, плащ захлестнул его; он шляпу придержал. Встрепнулись волосы, на лбу его метнув- шись. Он съежился и легче зашагал. Вот захлестала пыль в развалины заборов, и в проблесках ее лачужки поне- слись. Сорвался с лаем пес, сошел с дороги боров, и стены города спокойно поднялись. Вот защищенные ворота башней низкой, за ними улицы кривые и дома; вот цер- ковь выглянула кажущеся близко, и стран- ник, поглядев, направился туда. Сквозь нищих строй он робко стал у входа. Столбняк усталости, огни, тепло и гул... Очнулся он, – когда поток народа, колеблясь, шаркая ногами, потянул его с собой к вздыхающему входу. Напомнил о тепле промозглый ветерок. Он дрог бес- помощно и кутался у входа. Холодная сы- рая темнота глотала призраки ползущие народа; мелькали лица, платья и слова. Но вот народ, крестяся и мелькая, за- метно поредел, и стало вдруг темней. В то время, волосы привычно поправляя, священник строго вышел из дверей. К нему подался нищий... Тот стал благословлять. «А ты пришел на дух?» –?на странника взглянув и увидавши муку в его глазах, спросил священник вслух. – Я так, отец. Я странный* и не- здешний. Вдруг хохот вырвался у нищего сухой. – А ну тебя! Молчи ты, окаянный – сказал священник –?он у нас дурной. Вот зимно-то, да дуже и туманно. А што, нет вправду крова над тобой? – Без крова, точно, я. Благослови мя, отче. – Ты скудова? – З Полесья. – А куда? – Пельгрымствую. – Я так и думал. Точно. Ну штож, идем за мной. Ты што, з монастыра? – З монастыра, отец. Не схимник, а воспитан. – Как прозываешься? – Леонтием крещен. . . . . . . . . . . . . .
