А между тем они все шли. Он спо- тыкался. Мрак больше обнимал. По вре- менам из тьмы ствол дерева шершавый вырывался и обдавал дрожанием листвы. – Чего же ты пошел з монастыра? – Так, отче. Все странники ходили в монастыр и говорили все. Я видел их воочу и с ними говорил. Неосторожен был. И, каюсь, ввергнули в соблазн, не удержался. Сует все ради тоже захотел. Пришел к игумену и все на то ссылался, что тайные видения имел. Попутал грех. Игумен все не верил, все говорил: от Бо- га ли. Потом увидел, как аз есть зако- стенел без меры и промолчал, пустивши со стыдом. И ради грех, гордыней обу- янный, послушался аз демона всех зол и схиму променял на этот посох странный и в суету сует бессовестно вошел. – Да, да, нехорошо, мой сын, ты лег- комыслен... Зайди, зайди сюдой; вот тут, вот в эту дверь. Теплом повеяло. – Ты глуп и неосмыслен. Посовестись! – Да поздно уж теперь. – Ничто не поздно, сын. Горячим свежим хлебом, с особым привкусом, повеяло в сенях. За дверью свет блеснул. – Ступай, ступай же смело!.. И очутились в радостных стенах. Теп- лилась салка с робкою лампадой. Напро- тив двери угол в образах и, воскресенья ради, для парада и скатерть чистая, и сте- ны в ручниках. Священник подошел к огню и, шляпу снявши, погладил волосы. Он был собою строг. Леонтий скинул плащ, мешок и, постоявши, на лавку сел, на самый уголок. Жена священника, хозяйка, суетилась. Она была совсем собой проста, но добро- той лицо ее светилось и хитростью –?при- щурые глаза. Она, Леонтию соболезнyя, все пригорюнивалась, глядя на него, все подливала чай, а он, на блюдце дуя, в пару обваривал вспотевшее лицо. Ему все руки красные мешали, и он их прятал в ска- терть, под себя, в смущении краснея и взды- хая и набивая рот начинкой пирога. – В монастыре... Чему же ты обучен? – Писанию. Зело могу читать. – В науках премудрен? – Не так познаньем тучен, но житие святых посилен передать. – Да пей, болезный, пей! Медку... Но, пресыщенный, он мало уже ел, он начал говорить. Довольно он молчал дорогой непреклонной. И робость удалось с речами победить. – Еще в монастыре от странника я слышал про Мекку. Да туда в гордыне все текут, но возвращаются назад сми- ренно-тихо, и пригнетенные и кроткие жи- вут. А многие и вовсе не приходят. Все потому, что труден путь туда. Пески-де там и люты звери бродят, де гады всякие, безводье и жара. И мыслил я всегда, что точно так же и в жизни. В гордости и через суету текут все к Богу, но при- дет не каждый, а кто пришел –?смиренно примет мзду. – Все филозофия и мудрствованье, сыне, хоть многое и истинно оно. – Вот и игумен говорил не ине, хоть говорил и многое еще... Тогда простым мне все казалось; много пришлося мне такого увидать моею долгою и тяжкою до- рогой. Я токмо вздыхал, бессилен пони- мать. Безумство, грех и злоба обуяли, порок вселился в жалких человек. И ради хоть сует я тек, но ужасали меня они, пока я мимо тек. – И-их,– вздыхала тяжело хозяйка. – Да, сыне, грех, и грех не только у овец... . . . . . . . . . . . . . – Такой разврат.–?Он помотал власами и, сгорбившись, вздохнул. Бывает иногда, вдруг замолчат, заду- мавшись глазами. Так точно тихо было и тогда. И стало слышно, как трещит све- тильня, под дверью ветра шум и под но-
